Русский музей выставил после капитальной реставрации одно из самых больших и знаменитых своих полотен — "Медного змия" Федора Бруни.
Реставрация началась в 2000 году. Мастера Русского музея укрепляли холст, порядком обветшавший от неоднократных перетягиваний и просто от времени. В 2000-м уже никто не ручался, что расползающаяся ткань выдержит толстый слой живописи и лака, наросший да к тому же еще и потемневший за столетия эксплуатации картины. Холст укрепили, лак истончили, авторский колорит уточнили. Умытый и освеженный "Змий" водворен на прежнее место. Чтобы отметить событие, сбоку привесили картоны, сделанные Бруни во время работы над картиной, снизу — фотоотчет о реставрации, описывая, таким образом, некое творческое движение Федора Бруни и музейных реставраторов навстречу друг другу и к готовому "Медному змию". Но если бы и просто повесили одного "Змия", без картонов и фотографий, эффект все равно был бы сильным. "Медного змия" буквально не узнать.
Все жирные гады, сыплющиеся из туч в наказание людям, конечно, на местах — никого из персонажей в процессе реставрации не смыло. Но из картины совершенно ушли суровая библейская мрачность и скрежет предостережений: "Покайтесь, православные!" Применительно к жестокой теме (дождь из змей вытравляет население целого города) красочная веселость художника, открытая реставраторами, прямо озадачивает. Трудно поверить, что все дело было только лишь в потемневшем лаке.
Федор Бруни, молодой, подающий надежды профессор Академии художеств, отправленный в творческую командировку в Италию, привез "Змия" в Петербург в качестве отчета. Амбиции, которые его переполняли, ясно видны: "Медный змий" прямо имеет в виду другой "боевик" русской живописи — "Последний день Помпеи" моднейшего, успешного, избалованного и обласканного Карла Брюллова. Молодой и зубастый Федор Бруни поднял брошенную перчатку: тоже вселенская катастрофа, тоже смертоносная дрянь, валящаяся с неба (вместо вулканического камня и пепла — змеи), те же итальянские натурщики и античные статуи, изображая древних людей, объятых древним ужасом, бегут и падают по диагонали на зрителя. Видно и то, что в Риме он на казенные деньги не по кабакам загуливал. Глядя на богатые атлетичные тела первых жертв змеиного дождя, ловишь себя на мысли, что очень странно, что они упали и лежат целехонькие, будто люди: ни рука не откололась, ни, как обычно, нос.
Ясно становится, откуда это возбуждение, разбросавшее человеческие фигуры и червяков на картине, откуда эти легкие краски. "Медный змий" — вовсе не проклятие идолопоклонникам и греховодникам. Это сданный экзамен. Вот что дает энергию этой композиционной диагонали, сложность ракурсов и динамику, с которой разлетелись по полотну, смешавшись в кучу, кони, люди. Так и представляешь: командировка окончена, Федор Бруни в заветный день собирает и стаскивает в кучу все, чем жил денно и нощно: гипсовые копии знаменитых статуй, обломки древних строений с городских римских пейзажей, драпировки, предметы для типового натюрморта. Сложил, отошел в другой конец комнаты, разбежался и как наподдаст ногой! А тяжеловесную профессорскую серьезность и реакционную тематику ему навесили потом — когда лак потемнел.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург