Этот разговор состоялся на следующий день после его парижского показа FW 18. Он получился подробным и серьезным — редкость для Дриса ван Нотена, который, по доброй традиции антверпенских дизайнеров, не любит давать интервью
Фото: Reiner Holzemer
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: Courtesy of Dries Van Noten
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: First View / Vostock Photo
Фото: В© PPS/ZUMAPRESS/TASS
Дрис ван Нотен делает моду 30 лет, а его первое дефиле — мужская коллекция, где выходили в том числе и девушки, как это станет модно через 25 лет,— прошло в 1991 году. Первую полномасштабную женскую коллекцию, «весна-лето 1994», он показал осенью 1993 года. И за все это время у него не было ни одной по-настоящему провальной коллекции. Бывали не очень удачные, но такой, глядя на которую хотелось бы просто закрыть глаза — а такие случались у большинства главных дизайнеров в течение последних 30 лет,— ни одной. И он никогда не выходил из моды с тех пор, как вошел туда вместе со всей «антверпенской шестеркой». Собственно, из всех них он остался в ней один. И в такой перспективе Дрис ван Нотен — настоящий феномен в современном фэшн-мире, где поколения дизайнеров падают в бездну одно за другим.
Без особенных перебоев 30 лет делать моду — вот это, конечно, удивляет.
Я тоже не знаю, как это работает — у меня нет рецепта. Суть в том, что я все делаю с огромной любовью, я действительно люблю свою работу. Тут еще важно, кто с тобой рядом. Найти людей, которые помогут тебе быть креативным,— это тоже часть твоей креативности. Да, я становлюсь старше, но я окружаю себя молодыми людьми, которые имеют смелость удивлять меня, шокировать, приносить мне вещи, о которых я задумываюсь. Они говорят мне: ок, мы, конечно, можем сделать так, но почему бы нам не попробовать вот это? Для меня это, возможно, самая веселая часть в создании моды.
Еще одно ваше свойство, удивительное для меня,— это отсутствие всякой драмы. Мы как-то привыкли, что в моде есть драма, а фэшн-дизайнер — это персона, полная переживаний и противоречий.
Я не считаю драму необходимой. Это вовсе не обязательно для творчества. Мне нужно некоторое напряжение, но совершенно не обязательны эмоциональные пики и падения. Я стараюсь быть очень эмоциональным в моих коллекциях, но эмоции — это не то же самое, что драма. Я стараюсь делать вещи, которые связаны с реальностью, вся моя одежда имеет это реальное измерение. Я не делаю одежду только для подиума — все коллекции продаются в магазинах. Для меня неприемлема распространенная сейчас ситуация: вот сейчас у нас подиум, а потом мы будем продавать парфюмы и сумки. Это не для нас: 93% всего, что мы продаем,— это мода, 7% — аксессуары, сумки и обувь, а парфюмерию мы не производим вовсе. Этот подход дает мне ощущение реальности, приносит эмоции.
В чем разница между эмоциями и драмой?
Эмоции могут быть и позитивными, и негативными, но это то, что происходит из вашего сердца. Драма — нечто очень импульсивное, и обычно она не особенно позитивна. Для меня в этом огромная разница.
Мы живем в эпоху ugly fashion. Вы один из немногих актуальных дизайнеров, кто по-прежнему делает красивое, работает с красотой. Вам не кажется, что красота сейчас несколько скомпрометирована?
В красоте для меня нет никакой проблемы: я не боюсь делать вещи, которые выглядят красиво. То, что мы показывали вчера, было местами странным, но определенно эстетичным. Женщины могут носить оверсайз или нечто обтягивающее, но для меня главное — делать их счастливыми и более красивыми, чем они есть. Мне важно, чтобы они действительно могли выражать себя, показывать, кто они такие. Вам не обязательно открывать свое тело — вы можете прятать его и при этом оставаться самой сексуальной и самой красивой на земле. Я не считаю современным только то, что выглядит странно. Конечно, красота очень субъективна, но я стараюсь находить равновесие, баланс. Я всегда думаю про пропорции — скажем, большие рукава, но не слишком пышные. Или, например, саундтрек к показу: можно любить или ненавидеть Deep Purple — я лично считаю, что они действительно хороши,— но если мы говорим об объеме, то это Deep Purple, потому что звук должен быть громким, вот почему вчера был такой саундтрек, «Child In Time». Такие вещи складываются для меня в эмоциональную картину.
Я хочу спросить про ваш, скажем так, креативный механизм: за эти годы он же должен был как-то сложиться?
Нет системы, нет какого-то набора приемов, чтобы сделать коллекцию. Я думаю, когда у вас есть система, это убивает креативность, потому что создает некий рецепт: возьмем немного этого, немного того, взболтаем и вот она, коллекция. Нынешнюю коллекцию я действительно хотел начать с объемов оверсайз, как прежде, но не оверсайз большой мужской одежды, как мы делали в FW 17. Очень важно то, что это более округлый, мягкий, женственный оверсайз. С этих позиций мы стали смотреть на тренировочные костюмы, спортивную одежду — большие объемы, молнии, рваные цвета, но мягкое плечо, а иногда более органическое устройство. Формы, плавные линии, все эти цветовые блоки: тут я нашел много интересного, играя, помимо прочего, с технологичными материалами — полиэстером, специальными губчатыми фактурами, экипировкой для скуба-дайвинга — и всякими такими штуками. И когда мы дошли до принтов, я сказал «ок, а что всему этому противоположно?», потому что я не хотел современных компьютерных принтов — тогда все в целом стало бы слишком техно. Мне понадобилось нечто совершенно иное — сделанные рукой линии, которые мы рисуем спонтанно. Таким образом были найдены два контрастных элемента, которые и сделали эту коллекцию.
Когда я увидела эти платья, исчерканные фиолетовой шариковой ручкой, я, конечно, подумала про Яна Фабра и его картины, нарисованные ручкой Bic.
Конечно. Он тоже очень бельгийский.
И даже антверпенский.
Именно.
И все-таки какой аспект для вас более важен — культурные ассоциации, ткани и фактуры, идеи и концепты?
Все это важно. Вы можете сделать интересную интеллектуальную коллекцию из самых невероятных технологичных фактур и тканей, но в итоге женщины не захотят ее. Мы всегда говорим, что наша работа имеет много общего с работой хорошего кондитера: если ты сделаешь самый красивый и вкусный торт, но никто его не захочет съесть, какой в этом смысл? У нас похоже: люди должны подумать: «я хочу выглядеть так же», «я хочу иметь это», «я знаю, что, если куплю эти вещи, я смогу носить их по-разному, и окружающие, глядя на меня, будут лучше понимать, кто я». Коллекция должна быть желанной, очень важно это помнить.
В фильме «Dries» вы говорите про slow life и slow fashion. Для вас действительно важно иметь slow life, чтобы делать slow fashion?
Не думаю, что моя жизнь slow, и не знаю, насколько моя мода действительно slow, но я действительно признаю, что у нас сейчас слишком много моды. Сегодня креативная мода мимикрирует под стрит-фэшн, стараясь обеспечивать каждые две-три недели новые поступления и быть все быстрее и быстрее. Мне очень важно иметь время для развития своих идей, чтобы не было таймлайна, который все время подстегивает. Делать коллекции каждые полгода — это уже достаточно сложно, нет необходимости делать коллекции каждые три месяца — а еще и кутюрные коллекции, мужские, преколлекции, специальные выпуски, коллаборации. Мне нужно время для рефлексии, мне надо подумать о мире, о тех вещах, которые я хочу сказать, о тканях, с которыми я хочу работать.
Я читала сегодня ревью Кэти Хорин, посвященное вашей коллекции FW 18 с вопрошающим заголовком «Дрис ван Нотен — последний рафинированный дизайнер в Париже?» Это качество — рафинированность,— оно же нас покинуло совсем?
Это, конечно, комплимент, но я не думаю, что я единственный такой дизайнер. Я люблю играть с тонкостями, мое высказывание не нуждается в повышении голоса. Можно сделать негромкий, но красивый жест — например, перышко за ухом,— вместо того, чтобы суетиться и устраивать большую драму. И вот мы опять вернулись к тому, что у меня нет драмы, да?
Когда я начинаю говорить или писать о ваших коллекциях, сразу возникают клише — красота, рафинированность, женственность и т. д.
И что с этим не так?
Мне кажется, что возникает определенный зазор между одеждой и языком, которым пытаешься эту одежду описать. Ваша одежда каждый раз немного ускользает от языка.
Тут важен фактор удивления. Нужно все время двигаться дальше. Я не хочу делать то, что ожидаемо, я хочу удивлять. Что мы можем изменить, как придать другой вид, посмотреть под другим углом? К тому же безупречно красивые женщины — это скучно. Гораздо интересней, когда у нее странные уши, или странный подбородок, или слегка косящие глаза. По той же причине я не люблю пластическую хирургию — я предпочитаю несовершенство чистой, скучной красоте. Вам нужен какой-то сюрприз, чтобы сначала вы подумали: «Ммм, что это?» А потом: «Возможно, отчего бы и нет, это интересно». Вы должны научиться понимать и отдавать должное. Я думаю, это как научиться понимать вкус оливок.
Вы довольно сильно отличаетесь от прочей бельгийской моды 80–90-х — вы никогда не увлекались деконструкцией, например. И внутри «антверпенской шестерки» вы заметно выделялись.
Для меня мода больше, чем только деконструкция. «антверпенская шестерка» была группой людей, которых объединяли некоторые идеи, но никогда не объединял один и тот же стиль. Коллекции Анн Демельмейстер, Вальтера ван Бейрейдонка, Марджелы и мои — они были совершенно разными. Но мы были друзьями, мы жили вместе в Антверпене, и это нас, конечно, связывало. Люди говорят о «бельгийской школе», но между нами всегда была огромная разница, так же как сложно сравнивать Ёдзи Ямамото, Comme des Garçons Кавакубо и Иссэй Миякэ, трех японских дизайнеров, которые делали совершенно разные вещи.
Но все же у Ямамото и Comme des Garçons есть нечто общее.
Да, и у меня есть что-то общее с Анн Демельмейстер и Марджелой. Я думаю, что одна общая черта в том, что мы делали отдельные вещи, которые затем складывали в силуэт, и при таком подходе каждый предмет одежды имеет свою ценность, и каждый по-своему украшает. И все они имеют определенную вневременность — вы можете носить их действительно долго, самым разным способом. Есть магазины, которые закупают несколько бельгийских коллекций, и их клиенты берут наши брюки, пиджак Ann Demeulemeester и свитер другого дизайнера. Можно все смешать, нет необходимости быть одетым с ног до головы в один бренд. И это хороший подход.
Наиболее популярное слово, когда говорят о Dries Van Noten,— это именно «вневременность», которое мне тоже кажется клише. Эта характеристика действительно так значима для вас?
Я никогда так не задумываю: вот сейчас мы собираемся сделать что-то «вневременное». Что такое «вневременность»? Это тоже очень индивидуально — для кого-то «вневременное» может быть на один сезон, а с кем-то сезонное может остаться надолго. Я просто стараюсь делать одежду, которая обладает определенной ценностью — и это не финансовая ценность,— определенной красотой и может носиться в разных ситуациях. С закатанными рукавами или, наоборот, с опущенными, с расстегнутыми или застегнутыми пуговицами и т. д.— это каждый раз немного меняет месседж и позволяет играть со своим гардеробом, а не носить этот пиджак только с этими туфлями, потому что иначе ничего не работает.
Второе слово, которое всегда используют, говоря о вас, которое тоже мало что объясняет,— это «этника». Каким образом работают этнические элементы в ваших коллекциях?
Этника — один из способов видеть вещи, и довольно прямой способ, потому что этника предлагает очень красивые ткани, вручную сотканные, расписанные и вышитые. Особенно старые ткани, действительно фантастические. В них собраны все ремесленные навыки, красивые и старинные, которые я действительно люблю. С такой точки зрения это постоянный элемент моей работы, для меня специально делают, например, в Индии вышивки, я очень ценю это. Но я не хочу делать этнические коллекции, потому что это будут всего лишь копии марокканских или индийских вещей. Мне просто нравится учиться у них и брать отдельные элементы. Тут можно дискутировать о «культурном присвоении» — но для меня это одно из тех модных выражений, которым я не верю. Вдохновение для меня куда важнее присвоения.
Сейчас все копируют всех, копипаст уже перестал быть предметом обсуждения и осуждения. Насколько приемлемым и нормальным вам это видится?
Даже если таков ваш способ вдохновляться, вы все равно должны добавлять что-то свое. В этой коллекции мы, например, смотрим на обувь, сделанную Полем Пуаре, с ее изогнутостью, на нарисованных им девушек, которые напоминают о «Тысяче и одной ночи». Соединяете такую изогнутую обувь и спортивные штаны, которые вы немножко раздуваете, делаете их чуть больше — и они начинают выглядеть «Тысяча и одной ночью» Пуаре. Я всегда сравниваю креативность с губкой: ты впитываешь воду отовсюду — кино, выставки, прогулки по городу,— и когда ты начинаешь делать коллекцию, ты просто выжимаешь эту губку и получаешь смесь разных впечатлений, от самых мелких до самых крупных. Вот так это и работает.
У Дриса ван Нотена это действительно работает. Глядя на последние перестановки и назначения внутри фэшн-системы, на тот самый вопрос ведущего фэшн-критика Кэти Хорин — последний ли он sophisticated,— хочется ответить утвердительно. Но доказывает это только одно: есть сила общего движения, а есть сила личности и таланта, и они иногда составляют тот самый так любимый Дрисом ван Нотеном баланс. Редко, на самом деле. Но то, что можно иметь свой собственный бренд, сохранять независимость и делать живую современную моду — и так 30 лет подряд,— внушает сегодня бездну оптимизма.