27 февраля 1933 года в Берлине произошел пожар в Рейхстаге. По обвинению в поджоге нацистами были арестованы пять коммунистов: голландец ван дер Люббе, немецкий депутат Торглер и три болгарина — Димитров, Попов и Танев. В ходе знаменитого тогда Лейпцигского процесса был признан виновным только ван дер Люббе. А болгарских коммунистов по настоянию СССР освободили и отправили в Москву, где их восторженно встретили и прославляли в газетах. О том, что одного из героев Лейпцига — Благоя Попова — некоторое время спустя арестовали, советские люди так и не узнали.
Из письма Б. С. Попова И. В. Сталину, 7 января 1953 года.
За истекшие пятнадцать лет заключения я писал Вам много раз о своей судьбе. Или никакого ответа не было, или отвечал мне отказом кто-либо другой. Будучи теперь снова на воле, я уже не знаю, что Вам писать, чего просить.
Я был арестован в 1937 году. Срок закончил 30 июля 1952 г. и сразу был направлен на вечную ссылку в поселок Тея Северо-Енисейского района Красноярского края.
За что меня арестовали? По сути дела — не знаю за что. Обвиняли меня за участие во внутрипартийных разногласиях в рядах Болгарской коммунистической партии и добавляли, что, хотя разногласия формально были ликвидированы, на деле они продолжались подпольно и, мало того, подготовлялось покушение на товарищей Димитрова и Коларова. Осудили меня по ст. 58 п.п. 7, 8/17, 11, срок 15 лет ИТЛ.
В разногласиях я действительно принимал участие до 31 года. После этого разногласия были закончены, ликвидированы. Было об этом решение Исполкома Коминтерна. Все знают об этих разногласиях. Я больше никакого участия в них не принимал. В 32-м году был послан в Германию, был в фашистской тюрьме; приехав в СССР, работал в Исполкоме КИМ (Коммунистический интернационал молодежи.— «История»), после него учился до момента ареста в Промышленной Академии им. Сталина. Не только я не участвовал в разногласиях, но и мне ничего не было известно о продолжении этих разногласий после 31-го года. Что касается обвинения в подготовке покушения на товарищей Димитрова и Коларова, то я не только ничего о нем не знал, но и не мог допустить подобной мысли в голове любого болгарского коммуниста.
Следователь Шевелев прервал очную ставку, не дал нам возможности говорить и вывел, скорее вытолкал Искрова из кабинета
Я сам читал протокол допроса Искрова, одного из главных обвиняемых, в котором он говорит, что они подготовляли покушение на товарища Димитрова. Как и при каких обстоятельствах он дал подобные показания, я не знаю. В очной ставке с ним (так в тексте.— «История») в 1937 году я хотел у него спросить — правда ли, что они продолжали подпольно разногласия и подготовляли покушение на т. Димитрова, но тогдашний следователь Шевелев прервал очную ставку, не дал нам возможности говорить и вывел, скорее вытолкал Искрова из кабинета. И так для меня осталась тайной эта таинственная подготовка покушения, если она была на самом деле.
Я заявлял на следствии, заявил и на суде Военной Коллегии, что я не виновен. Писал подробно и Димитрову из лагеря. Он хлопотал о пересмотре приговора. Хлопотал об этом и весь ЦК Болгарской компартии. Но им было отказано.
Осенью 1944 года я получил за подписью двух членов ЦК Болгарской компартии официальное письмо следующего содержания: «Несколько раз ЦК Болгарской компартии и товарищ Димитров ставили вопрос о пересмотре приговора. Было отказано». Письмо подписали тов. Белов, он же Георгий Демьянов, ныне председатель Президиума Народного Собрания Болгарии, и тов. Стелла Благоева, ныне посол Болгарской Народной Республики в Москве.
После их письма у меня руки опустились. Если отказали Димитрову и ЦК Болгарской компартии, то мне тем более откажут.
Теперь все это уже в прошлом. Я отсидел все 15 лет, будучи невинно осужденным. Я теперь на вечное (или до особого распоряжения) поселение в Сибири (так в тексте.— «История»). В ссылке я нахожусь в крайне тяжелом положении — прямо бедствую. Работаю сторожем на пилораме, получаю 310 рублей на бумаге, на деле — меньше трехсот. Я больной, болею туберкулезом легких, гипертонией в тяжелой форме, язвенной болезнью желудка. Но я все же не настолько разрушен, чтобы не быть в состоянии хоть немного приносить пользу обществу и находить какое-то удовлетворение в труде, без чего всякий труд является мукой для человека. Я не могу найти другой работы, потому что я ссыльный. Мало того, я болен гипертонией, а направлен в район, где больные гипертонией быстро гибнут.
О чем мне теперь Вам писать и чего просить?
В ноябре месяце я обратился с письмом к Правительству Советского Союза, а также к Правительству Болгарской Республики о восстановлении мне болгарского подданства и возвращении меня на родину, в Болгарию. Ответа еще не имею.
Прошу Вас теперь тоже об этом. Помогите мне восстановить болгарское подданство и поехать на родину. Там, в свободной Болгарии, за свободу которой и я в свое время проливал свою кровь, я хочу провести остаток своей жизни на благо своей родины — по мере сил. А пока разрешится вопрос о возвращении на родину, убедительно прошу Вас оказать мне помощь в теперешнем моем бедственном положении в ссылке в смысле нахождения более подходящей работы и возвращения в южные районы Красноярского края (например, Хакассию), где гипертоникам легче жить.
(Благой Попов был освобожден в 1954 году и вернулся в Болгарию. Работал в министерствах культуры и иностранных дел. Скончался в 1968 году.)