Российский допинговый кризис, если уж быть совсем точным, начался все-таки с доклада не Ричарда Макларена, а другого независимого эксперта WADA — Дика Паунда. Это в нем осенью 2015 года были вскрыты проблемы в российской легкой атлетике. И тогда напрасно казалось, что международная дисквалификация руководящей ею федерации и есть пик проблем России. Главные проблемы были еще впереди.
Фото: Сергей Михеев, Коммерсантъ / купить фото
Дик Паунд, собственно, и стоял у истоков полномасштабной, как с грандиозным пороком, борьбы с допингом, открытой на излете прошлого столетия, когда появилась регулирующая и направляющая ее структура. Первый глава WADA, по существу, его основатель, любил придумывать красивые сравнения, чтобы доступно описать суть своей деятельности, к тому же полезные с точки зрения пиара, что ли, хотя бы потому, что уже на заре борьбы ее принципы стали вызывать сомнение у привыкших к иным юридическим шаблонам. Где презумпция невиновности? Почему для наказания часто достаточно подозрений?
Среди придуманных сравнений было и такое: WADA — это как секьюрити в аэропорту. Картина с рассыпающимися в пыль от ударов в них угнанных «Боингов» нью-йоркских небоскребов была слишком свежа в памяти, и все представляли, о чем речь. Никому не нравится стоять в очереди в зону вылета. Никому не нравится, когда сотрудник безопасности полчаса копается в личных вещах. И уж точно никому не захочется из-за придирчивости проверяющего, ложной информации, да пускай из-за собственной забывчивости — ну не догадался переложить из ручной клади зажигалку в форме пистолета! — пропустить рейс.
Но в сложном современном мире еще больше никому не захочется видеть, как пассажиры идут к трапу сквозь настежь распахнутые ворота, без единого сканера и внимательного взгляда натасканного на поиск нарушителей человека.
Перед судьбоносным исполкомом функционерам из МОК или из того же WADA, которое фактически инициировало весь этот противоречивый процесс, как раз пригодилось бы умение вместо бьющих в лоб фраз о «самом страшном из ударов по целостности и репутации Олимпийских игр», вызывающих оторопь у тех, кто видит несоответствие риторики не такому уж грандиозному с виду уровню доказательной базы, объяснить все как раз подобной метафорой. Россия ведь действительно оказалась выдернутым из очереди пассажиром, подвергнувшимся досмотру с особой тщательностью и суровостью. И она, что уж тут спорить, со своим шлейфом допинговых неприятностей — не выдуманных Ричардом Маклареном и Григорием Родченковым, а родом из «докризисных» времен — действительно выглядела пассажиром подозрительным.
Возможно, тем, кто ее проверял и кто будет судить, не хватило такта и оперативности, чтобы все прошло для российского спорта менее болезненно и побыстрее. Но, кажется, и России, когда-то совсем не возражавшей против изобретенных на исходе прошлого столетия методов антидопинговой борьбы, принявшей их целиком и полностью, не хватило понимания, с которым встречает дисциплинированный путешественник дотошность прицепившегося к нему у последнего транспортера перед залом ожидания секьюрити. Чтобы побыстрее добраться до самолета, лучше с ним не ругаться, не ложиться грудью на чемодан, а самому показать все его содержимое. Конфликт лишь затягивает проверку. Иногда так — что в разгар его не заметишь, как закончится посадка на тот рейс, что летает лишь раз в четыре года.