Не дожив полгода до 70 лет, умер Бруно Оя — один из самых харизматичных советских актеров 60-х годов.
Как и всякий уважающий себя эстонец, Бруно Оя не хотел быть советским. Парадокс состоял в том, что именно советское кино принесло ему успех и славу. Бывший эстрадный певец, красавец чуть не двухметрового роста с ярко выраженной "арийской" внешностью, он был нарасхват в 60-е годы, когда кинематограф хотя бы чуть-чуть начал отклоняться от схемы социального героя и ценить такие бессмысленные понятия, как шарм и порода, мужественность и красота.Именно тогда пошла мода на прибалтов. Они успешно изображали в нашем кино садистов-оберштурмфюреров и коварных американских шпионов или в крайнем случае просто иностранцев, которые иначе, чем наши (более стильно), носили костюм, курили и говорили с неподражаемым западным акцентом. Так продолжалось до тех пор, пока не был придуман Штирлиц — одновременно "наш" и "ихний", большевик в эсэсовском мундире. До этого прибалты царили в этом жанре безраздельно.
Бруно Оя тоже переиграл ряд подобных ролей — в фильмах "Жаворонок", "Время, вперед!" и множестве других. Хотя и не в таком великом множестве, как его литовские коллеги Регимантас Адомайтис и Юозас Будрайтис, не говоря уже о Донатасе Банионисе. Между прочим, в старом "Кинословаре" 1970 года нет ни Будрайтиса, ни Адомайтиса — в отличие от Бруно Ои, который вместе с ними снялся в фильме Витаутаса Жалакявичюса "Никто не хотел умирать" и был награжден за это Госпремией СССР. Зато в следующем издании "Кинословаря", вышедшем в середине 80-х, есть все знаменитые литовцы, но никакого Ои нет и в помине. К тому времени актер уже жил в Польше и работал в Культурном центре Вроцлава, почти презрев актерскую карьеру и лишь изредка снимаясь в польских и эстонских фильмах.
После распада СССР Бруно Оя вернулся на родину и занялся бизнесом. После пережитого инсульта заново научился говорить и ходить. Возглавлял студию при Тартуском доме техника. Ему не помешало остаться в памяти кинозрителей и особенно кинозрительниц то, что был артистом невеликим и нераскрытым, в сущности — актером одной выдающейся роли. Зато ему удалось выразить некую фантомную боль кинематографа, в котором еще не привилось понятие "мачо", но явственно ощущалась потребность в большом, белолицем, почти мифологическом мужчине-викинге.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ