В воскресенье Большой театр открыл свой 227-й сезон премьерой оперы Джакомо Пуччини "Турандот". Главную партию в первых трех спектаклях поет одна из самых котирующихся в мире Турандот — итальянка ФРАНЧЕСКА ПАТАНЕ (Francesca Patane). Перед премьерой с ней встретилась обозреватель Ъ ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
— Какая она, ваша Турандот?— Моя Турандот очень молода и очень красива. Я не вижу ее ни злой колдуньей, ни кровожадной ведьмой, хотя очень часто ее играют именно так. Моя Турандот — боящаяся и сказочно хрупкая. Это женщина, которая атакует, только чтобы ее саму не атаковали. Мужчин она просто боится, к тому же совсем не знает мира вокруг, ибо живет в какой-то собственной золотой клетке. Она даже не понимает, что такое смерть. Отдавая приказы отрезать голову, она смерти-то словно не видит. Для нее это как детская игра, в которую она играет до того момента, пока не встречает Калафа. И тут в ней что-то меняется. Она оказывается вдруг среди обычных людей — выходит к народу, видит бедность, видит смерть, и увиденное преображает ее человеческую суть.
— Часто ли вы поете эту партию?
— Я уже больше ста раз спела ее, причем в самых разных постановках. Год назад я открывала ею сезон в Токио. А самый первый раз я пела Турандот в Китае.
— То есть образ китайской принцессы вы взращивали там, где и положено. А опыт предшественниц по роли, таких как Биргит Нильсон, Гена Димитрова, Ева Мартон, учитывали?
— Нет. Моя Турандот отличается от их интерпретаций.
— Чем?
— Ну, прежде всего моим собственным телом. Потому что обычно Турандот, они такие большие и почти не двигаются.
— Ой, я уже радуюсь за Калафа! Кстати, как вам наши "татары", претендующие на руку героини?
— Калафы из Большого (Виталий Таращенко, Сергей Гайдей, Роман Муравицкий.— Ъ) мне нравятся прежде всего тем, что они хорошие актеры. Вот когда увидите сцену поцелуя, думаю, она удивит вас. Это то, к чему вы здесь, я думаю, еще не привыкли.
— Вы что, хотите сказать, что после звездных ваших партнеров — один Хосе Кура умереть не встать! — вы тут целуетесь с Таращенко?! И как оно?
— Вот вредная (хохочет)! Ну да, я хорошая подруга Хосе Куры, мы начинали вместе, мы вообще как брат и сестра. Но на самом деле, когда твой партнер хорошо играет, неважно, звезда он или нет. Я сама очень люблю играть. Когда надеваю костюм Тоски, или Манон, или леди Макбет, я понимаю, что самое важное — создать атмосферу подлинности с тем, с кем ты в этот момент работаешь на сцене. Если он, конечно, реагирует на тебя. Есть ведь теноры, которые просто стоят и моргают. Вот это самый ужас: непонятно, что с ними делать.
— Неужели ваш темперамент кого-то не заводит?
— Дело не столько в темпераменте,— в школе. Я научена петь по старому итальянскому способу. Моя мама была певицей и была очень известным педагогом вокала — работала в Нью-Йорке, а сейчас преподает в Милане. Вообще, у нас музыкальная семья. Мой отец был дирижер, дедушка — музыкант, прадедушка — композитор. Я пятое поколение. С двух лет я бывала в театре, потом училась в Нью-Йорке вокалу, в Берлине балету. Я сознаю, что традиция старого пения — это когда каждое слово понятно публике. Когда пою, я чувствую обязанность еще и подчеркнуть то, что важно именно в этот момент. Новая школа, на мой взгляд, такому не учит. Есть отличные молодые голоса, но многим из них совершенно не хватает правильной подготовки. Они быстро появляются, но еще быстрее исчезают.
— Две яркие женщины в одном спектакле — я имею в виду вас и вашу тезку-режиссера (Франческа Замбелло.— Ъ). Не конфликтуете ли?
— О, мы обожаем друг друга! Я сразу понимаю, чего она хочет, а ей, думаю, нравится то, что я быстро делаю то, чего она добивается.
— А труппа Большого как?
— Как ни странно, мне нравится здесь даже хор. Нравится дирижер. И, конечно же, дети — они прекрасны.