На языке пороха

В ГМИИ имени Пушкина открывается выставка знаменитого китайского художника Цай Гоцяна "Октябрь". Более остроумного способа отметить спорный юбилей, в отношении которого нет общественного консенсуса, не придумал ни один другой музей России

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

«Памятники на плечах», 2011 год

Фото: Andrey Parahin, courtesy IZOLYATSIA. Platform for Cultural Initiatives

«Безымянная природа», 2008 год

Фото: Seiji Toyonaga, courtesy Hiroshima City Museum of Contemporary Art

«Элегия: Девятый вал», 2014 год

Фото: Lin Yi / Cai Studio

Все лето ГМИИ имени Пушкина собирал детские коляски, кроватки и колыбели — добровольные пожертвования москвичей непременно должны были быть со своей семейной историей, чтобы сотни маленьких частных историй сложились в одну — большую и общую. Эта большая история воплотится в инсталляцию "Осень": перед входом в музей, у лестницы, заслоняя собою здание, сложится гора колясок, из которых прорастут саженцы берез. Коляски — потому что "Броненосец "Потемкин"" и сцена на Потемкинской лестнице. Березы — потому что в непролазной чаще фитосимволов России береза вытеснила родную осину. Впрочем, эту метафору не стоит понимать в плакатном смысле. Дескать, революция пожирает своих и чужих детей, но березы вновь и вновь прорастают сквозь культурные слои всех, культурных и не очень, революций — весна, лето, осень, зима... и снова осень. И, наверное, не стоит видеть в груде детских колясок намеки на тоталитаризм как следствие Октября, сравнивая их с грудами чемоданов в Освенциме, ведь к маоизму художник, чье детство и отрочество пришлись на годы Большого скачка и Великой пролетарской культурной революции, относится неоднозначно. Хотя он и не прочь наступить на больную историческую мозоль того или иного общества, символически реконструируя Берлинскую стену в колоссальной инсталляции "В лоб", сделанной по заказу Deutsche Bank, где стая из 99 волков, взмывших в воздух, разбивается о стеклянную преграду, или же выступая с проектом большого пиротехнического взрыва под названием "В Земле тоже есть черная дыра" рядом с Мемориалом мира в Хиросиме.

Цай Гоцян учился сценографии в Шанхайской театральной академии, но его сценически эффектные инсталляции, составляющиеся из бесконечных множеств подобных друг другу предметов, объясняют обычно не столько профессиональной страстью к реквизиту, сколько дзенским пониманием ничто как бесконечности. Огромными инсталляциями из старых вещей с историей известны и другие китайские художники-знаменитости — Ай Вэйвэй или Сун Дун, но на фоне их острых публицистических высказываний Цай Гоцян, избегающий открытых политических выступлений, выглядит философом и поэтом, размышляющим о единстве человека и природы, круговращении времен и реке жизни. С начала 1990-х он занимается "Проектами для инопланетян", грандиозными огненными шоу, подчеркивая космический масштаб своего творчества. Восток и Запад, традиции и современность, история и политика, частное и всеобщее — на высотах этой философической отрешенности все противоречия не то чтобы снимаются, но перевоплощаются в объект для художественной медитации. Так, на Венецианской биеннале 1999 года он с помощью изобригады ассистентов воссоздал шедевр маоистской монументальной пропаганды — многофигурную скульптурную группу "Сбор подати", живо изображающую зверства одного китайского феодала по отношению к зависимому крестьянству, однако ремейк великого творения мастеров соцреализма Сычуаньской академии художеств, исполненного в предреволюционном 1965-м, был предъявлен венецианской публике не для того, чтобы поднять вопрос о социальной справедливости или же напомнить о борьбе двух систем, а чтобы поговорить о том, каким должно быть искусство реализма сегодня. За эту работу Цай Гоцян получил "Золотого льва", а Сычуаньская академия художеств подала на него в суд в связи с нарушением авторских прав, на деле доказывая, что реализм сегодня должен быть капиталистическим.

Между тем московская выставка не ограничится оммажем Сергею Эйзенштейну — к "Октябрю" в Пушкинском музее Цай Гоцян припас целую бочку пороха. С порохом он пытался работать в юности, ничего не зная об огненных экспериментах Ива Кляйна, Отто Пине и других художников послевоенной Европы, подпаливавших свои картины, чтобы они свидетельствовали о травматическом опыте нового мира. Но только в середине 1980-х, перебравшись в Японию, Цай Гоцян избрал порох, древнейшее китайское изобретение, равно пригодное для пушек и фейерверков, своим главным материалом. Огненные шоу вроде "Проекта увеличения Великой Китайской стены на 10 тыс. метров", продлившего стену до самой пустыни Гоби этаким пороховым хвостом дракона; разнообразные артистические фейерверки; пороховая живопись и каллиграфия, выжигающиеся по секретной авторской технологии и на длиннющих бумажных свитках, и на шелке, и на фарфоре, причем сеансы порохового письма постепенно превратились в зрелищные перформансы с участием зрителей-добровольцев,— он мастерски разыгрывает карту глубинной традиционности китайского авангарда. И, подводя идейную базу под эти креативно-деструктивные жесты, цитирует из цитатника Великого Учителя: "Без разрушения нет созидания. Разрушение — это критика, это революция. Разрушение требует выяснения истины, а выяснение истины и есть созидание".

На главной лестнице Пушкинского музея вывесят пороховую каллиграфию "Звук" со словами "Интернационала", выжженными по шелку, а в Белом зале выставят две двадцатиметровые пороховые картины, черно-белую "Реку" и цветной "Сад"; все три работы создавались с участием московских волонтеров — пороховые церемонии проходили на ВДНХ. Так что вся композиция "Октября", начиная с "Осени" и заканчивая "Садом", представляет собой, с одной стороны, загадочную метафору — не то река времен и революций в своем стремленьи к райскому саду неизбежно разбивается о гору реальности, не то еще что, а с другой стороны, это же "горы и воды", "цветы и птицы", пусть даже поющие "Интернационал", традиционные жанры китайской живописи, поднятые на новую высоту. Цай Гоцян планировал также порадовать москвичей в день города "Красным фейерверком для Красной площади", но разрешения не дали — с Великой Китайской стеной и Мемориалом мира в Хиросиме было проще. Однако проект для московского фейерверка вместе с пробами пороха выставят на колоннаде главной лестницы.

Впрочем, самое интересное — архивно-ретроспективная часть выставки. Любезность за любезность: москвичи поделились с Цай Гоцяном своими семейными историями — он в ответ расскажет свою. Об отце, живописце и каллиграфе, украшавшем — по понятным и нам, поклонникам лагерной живописи Михаила Соколова на папиросной бумаге, причинам — изысканной каллиграфией спичечные коробки. И о себе, с юности увлекавшемся Россией, Советской Россией. Об этом увлечении свидетельствуют не только его ранние пейзажи 1970-х, напоминающие Левитана и Айвазовского, но и крупнейшая в мире коллекция работ народного художника РСФСР, лауреата двух Сталинских премий Константина Максимова, которую собрал Цай Гоцян. Более 260 произведений, а также мольберт и палитра товарища Максимова — Цай Гоцян организовал большую передвижную выставку из своего собрания, показанную в Шанхае, Пекине и Гуанчжоу, поскольку считает нашего второсортного соцреалиста ключевой фигурой для нескольких поколений китайских художников. В 1954-1957 годах Максимов преподавал искусство живописи маслом в дружественном тогда Китае, имел большой успех в Пекине, подружился с самим Ци Байши — максимовский портрет китайского классика, благоразумно скончавшегося за десять лет до "культурной революции" и не свергнутого с пьедестала, привезут в Москву. Мы до сих пор не знаем, что нам делать с этим спорным культурным наследием, а тут является знаменитость, чье положение в мировой иерархии современного искусства, пожалуй, повыгоднее, чем у Ильи Кабакова, и заявляет, что вот эта максимовская "Голова китайского моряка" для него — самое дорогое.

Словом, можно только восхищаться великой мудростью ГМИИ имени Пушкина, отмечающего 100-летие Октября столь неординарным способом. С одной стороны, великая удача, что звезда современного искусства такой яркости и себестоимости — "Золотой лев" Венецианской биеннале, Императорская премия за живопись, выставки во всех главных музея мира, манхэттенская мастерская, перепланированная Ремом Колхасом, дом в Нью-Джерси, выстроенный Фрэнком Гери,— нашла для нас место в своем бешеном графике, между крупным заказом по части паблик-арта в Филадельфии и выставкой в Прадо. С другой стороны, коль скоро приходится праздновать событие столетней давности, по поводу которого в России и ближнем зарубежье до сих пор продолжается идейная гражданская война, а власти на всякий случай безмолвствуют, не лучше ли пригласить художника-иностранца, ни разу не осудившего, но и не одобрившего собственной "культурной революции" и всегда говорившего, что искусство позволяет взглянуть на социальные и политические противоречия извне, взглядом инопланетянина, не вступая в битву. В реальности битвы, правда, случаются, и когда Цай Гоцян, уроженец континентального Китая, сделал в Тайване выставку "Без разрушения нет созидания. Бомбардировка Тайваньского художественного музея", директору оного пришлось выслушать много благодарных слов от соотечественников и уйти в отставку. В целом же медитативная — ни за, ни против — позиция Цай Гоцяна очень приветствуется китайскими властями, назначившими его главным художником церемоний открытия и закрытия Олимпийских игр 2008 года в Пекине. Он вообще много работает в Китае, часто и охотно приезжает на родину, но жить предпочитает в Нью-Йорке, сохраняя разумную и безопасную дистанцию по отношению к главному объекту своей медитации.

«Цай Гоцян. Октябрь». ГМИИ имени Пушкина, Главное здание, с 13 сентября по 12 ноября