Главные фестивали в этом сезоне бросаются в крайности — от страшных сказок к слащавым историям. Мировой кинематограф движется одновременно в трех разных направлениях. Первое — радикальный реализм, второе — региональная экзотика, третье — ностальгическая деконструкция старых форм и жанров. По наблюдениям АНДРЕЯ Ъ-ПЛАХОВА, именно на их пересечении рождаются самые большие кинематографические достижения.
Два экстремальных черных фильма столкнулись в программе последнего Венецианского фестиваля — южнокорейский "Адрес неизвестен" и австрийская "Собачья жара". Экзотический гротеск и гиперреалистическая зарисовка из жизни, тоже перерастающая в гротескный образ.Герои и героини корейца Ким Ки-Дука живут в окрестностях американской военной базы. Одна, обитая в заплеванном вагоне, всю жизнь пишет письма чернокожему американцу, отцу своего ребенка, но письма возвращаются с военным штампом "Адрес неизвестен". Ребенок за это время вырос и стал изгоем общества: промышляет отловом и истреблением окрестных собак и почти так же садистски обращается с матерью. В другой семье брат выбивает сестре глаз. Одноглазая девушка крутит роман с американским солдатом, который помогает ей вернуть зрение и красоту с помощью хирургов. Но когда у влюбленных происходит конфликт, кореянка вновь выкалывает себе чужой глаз.
Только по внешним признакам все это может напоминать традиционную чернуху. Корейский режиссер предлагает целую философию насилия как органичной части современной действительности. Насилие, по Ким Ки-Дуку,— это одна из форм диалога, плодотворного взаимодействия разных тел, это способ человеческой жизни. Насилие имеет свои праисторические, фольклорные корни, но все же главный его мотор связан с современной историей Востока, зомбированного западной цивилизацией.
А что же сам Запад? Свою первую игровую картину "Собачья жара" австрийский документалист Ульрих Зайдль сделал методом чистой, однако прекрасно подготовленной импровизации. Шесть историй об одиночестве и агрессии разыграны на окраине Вены, в ее плавящихся от летней жары асфальтовых джунглях. Обыватели прячут свои целлюлитные тела в аккуратных коттеджах и сотах многоэтажных домов, в железных коробках автомобилей и в оазисах супермаркетов. В августе, "под созвездием Пса", одуревшие от жары венцы начинают чудовищно сатанеть. В них нарастают агрессивность и жестокость, разыгрываются экзотические инстинкты, прогрессирует безумие.
Одним из центральных мотивов фильма становятся отношения садомазохистской троицы во главе с учительницей пения. Как и в "Пианистке" Михаэля Ханеке, другой австрийской картине, знаменитой своими черными сценами, речь идет о критике музыкальной мифологии: страна "гармоничных гениев" породила рекордный уровень психопатий. Жестокого сарказма полна сцена, когда одному из героев вставляют в задницу свечу, поджигают и заставляют петь национальный гимн,— о том, какие в Австрии живут хорошие люди и как они любят красивую музыку. Не знаю насчет музыки, но приход в власти в Австрии Хайдера уже породил несколько отличных игровых и документальных лент: в очередной раз подтверждается, что фашизм на ранней стадии стимулирует энергичное искусство сопротивления.
Фестивали последнего времени все больше чернеют. В авангардном Роттердаме вовсю крутят фильмы-перформансы американских маргиналов, где совершенно натурально режут людей на части, или опусы японца Такаши Миике, где то же самое имитируют с сильным эффектом подлинности. Но даже в респектабельном Канне в каталоге отмечают специальными звездочками фильмы, которые сценами насилия могут травмировать психику чувствительных зрителей. На Каннском фестивале 2001 года "звездочных" фильмов оказалось аж два: уже упомянутая "Пианистка" и "Что ни день, то неприятности" Клер Дени — о женщинах и мужчинах с каннибальскими наклонностями. В этом году выделили "Необратимость" Гаспара Ноэ, где героиню Моники Беллуччи насилует гнусный содомит в течение добрых десяти минут.
Но действие рождает противодействие, черный цвет оттеняется контрастным белым, на место тотального негатива приходит, вытесняя его, откровенный позитив. На этом успешно играет Голливуд, заполняя экраны мира сентиментальными киносказками типа "Игр разума". Даже реальные драмы превращаются в таких фильмах в оптимистические мифы, и никакая шизофрения (в другом варианте — преступление, смертельная болезнь и даже сама смерть) не способны помешать торжеству жизнеутверждающего голливудского пафоса. Такое кино все больше напоминает соцреализм и великую мечту советского киноискусства о победе лучшего над просто хорошим.
Эти сказки рассчитаны на большие массы обычных зрителей. Публика поизысканнее, которая ориентируется на фестивали, презирает голливудский мейнстрим. Но и она устала от черных впечатлений. И потому не случайно на тех же фестивалях все чаще на первый план выходят фильмы, где жизнь с ее кошмарами подменяют игры — не обязательно игры разума, а скорее игры жанра и стиля.
Вот "8 женщин" Франсуа Озона — это настоящий глоток свежего воздуха, торжество юмора, киномании и самоигральной формы. Тем более неожиданный, что фильм поставлен по рутинной пьесе Робера Тома, довольно натужной помеси фарса и детектива. В буржуазном доме находят труп хозяина, и вот восемь женщин, бывших ему женами, дочерьми, сестрами и любовницами, ищут ту, которая совершила убийство. Озон расцветил этот банальнейший сюжет великолепными кинематографическими находками, изысканно стилизовал дизайн под консервативно-авангардную моду 50-х годов, а имидж актрис — под искрометных звезд того времени. В фильме собран настоящий букет знаменитостей, не случайно у каждой есть свой символический цветок — от розы до подсолнуха. Вдову играет Катрин Денев, мать убитого — легендарная Даниель Дарье, сестру — Фанни Ардан, сестру вдовы — Изабель Юппер, служанку — Эмманюэль Беар. Все не только великолепно играют, на также поют и танцуют; у каждой из героинь свой песенно-танцевальный номер.
Другой пример ностальгической и при этом не менее радикальной киноманской игры — "Человек без прошлого" Аки Каурисмяки. Критики уже успели назвать эту картину гимном маргиналам всего мира. Ее неприкаянный безработный герой, став жертвой бандитов и потеряв память, начинает новую жизнь с нуля, жизнь после смерти. В этой новой жизни не исчезли, конечно, беды и проблемы, но невесть откуда появились тепло и нежность, финский ад обернулся столь же невозмутимым финским раем, и даже забрезжила новая любовь в лице некрасивой девушки, одетой в форму офицера армии спасения. Гордый финн со славянской душой, знаток меланхолии белых ночей, алкогольных бдений и своеобразного финского юмора, Каурисмяки находится на пике своей творческой формы. Ему удается создать на экране особенный ностальгический мир, многим обязанный старому кинематографу, в том числе, не будем скромничать, и советскому.
А случайно ли то, что после фильма "Пианист" некоторые наши журналисты прочили Роману Полански Ленинскую премию? "Пианист" — киноверсия мемуаров Владислава Шпильмана, блестящего польского музыканта, чудом спасшегося от нацистского террора в разрушенном варшавском гетто. Фильм для Полански чрезвычайно личный: сам режиссер в восьмилетнем возрасте чудом спасся в краковском гетто, его мать погибла в концлагере. Отголоски этой трагедии можно ощутить во многих построенных на вымысле фильмах Полански, принесших ему славу короля ужасов и наследника Хичкока — от "Отвращения" до "Ребенка Розмари". Лишь на пороге семидесятилетия режиссер впервые почти напрямую обратился к своему военному прошлому. И вот незадача: столь долго вынашиваемый "Пианист" получился слишком академичным, прямолинейным, драматургически вялым. Полански, как ни удивительно, не смог конкурировать в разработке темы ни со Стивеном Спилбергом, ни с Роберто Бениньи. Однако даже неудача (и то, впрочем, относительная: каждому бы неудачнику по Золотой пальмовой ветви) свидетельствует, что сегодняшнее кино все чаще задерживается на перекрестках старых изведанных путей-дорожек, и кому, как не закаленному постмодернисту Полански, этого не знать?
А если какая-то новая дорожка и вливается в фестивальный кинематографический пейзаж, она обычно идет в Востока. Мода на Китай и Иран еще не прошла, но уже празднует свои триумфы Индия. В Венеции награждена "Золотым львом" "Свадьба в сезон дождей" Миры Наир. А коммерческая продукция Болливуда (от старого Бомбея, где расположены крупнейшие индийские студии) наконец-то привлекла внимание Запада — именно тогда, когда Россия полностью развернулась от Болливуда к Голливуду. Между тем фестивальной Европе индийские фильмы с откровенно вставными песнями и танцами напоминают Озона, а незамысловатый гуманизм болливудских картин занимает то "свято место", которое некогда принадлежало кино советскому.
Подробности — на сайте www.filmfestivals.com.