Два главных события, имевших непосредственное отношение к симфонической жизни, в этом году совпали хронологически. В мае умер Евгений Светланов. И в мае же в рамках I Московского пасхального фестиваля оркестр Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева дал сразу несколько симфонических программ. Резюме большинства критиков было следующим: после Евгения Светланова первым русским дирижером стал Валерий Гергиев.
В равнинном ландшафте вялотекущих московских оркестров гергиевское выступление действительно было сенсацией. Хуже, чем мог, играл Большой симфонический оркестр им. П. И. Чайковского, под управлением Владимира Федосеева неудачно исполнивший Тринадцатую симфонию Шостаковича, огорчивший Второй симфонией Малера ("Воскресение") в один вечер с абсолютно разболтанной Шестой Чайковского и крайне дерганой "Иолантой" Чайковского (в концертном исполнении). Единственной победой сезона у БСО была "Фантастическая симфония" Берлиоза, которую для ноябрьского концерта шлифовал с оркестром вовсе не его хозяин Владимир Федосеев, а совсем незнакомый здесь француз Жак Утманн (Jacques Houtmann). Российский национальный оркестр (РНО) под управлением Владимира Спивакова к концу сезона вообще пропал из поля зрения, несмотря на победу, одержанную РНО в декабре в брамсовской программе Евгения Светланова.Об остальных оркестрах говорить, в общем, нечего. Что коллектив Павла Когана, что симфоническая капелла Валерия Полянского чем пробавлялись, тем и пробавляются. Когановцы по-прежнему гонят симфонический ширпотреб: то сбацают за один вечер с десяток увертюр к вагнеровским операм — после первых трех сбежишь куда глаза глядят; то крикливо, хоть уши затыкай, сыграют Вагнера и Верди, как это было на 50-летии Павла Когана. Ну а капелла Полянского преданно ждет визитов своего фактического основателя Геннадия Рождественского, с которым в конце сезона очень квалифицированно сыграла программу музыки Шнитке, а наутро после нее в пустом зале консерватории воскресила "Здравицу" Прокофьева для снимаемого французами документального фильма о Геннадии Рождественском.
В этой ситуации восхождение Гергиева закономерно. Замена, правда, неравноценна, но можно ли вообще рассчитывать на то, что одна авторская индивидуальность окажется идентична другой. Другой музыкант стал за пульт главного российского дирижера, и вместе с ним явился новый образ нашей музыки.
Тривиальный журналистский азарт на тему "свято место пусто не бывает" разделить трудно. Слишком долгим было вызревание Евгения Светланова в русской музыке. О чем, собственно, вся его биография: Большой театр, 40 с лишним лет в Государственном симфоническом оркестре, фондовые записи русской музыки, на основе которых выпущена "Антология" в 130 дисках.
Светлановское творчество — апофеоз советского гения с присущим ему дуализмом между номенклатурными полномочиями и огромной пассионарной ответственностью за собственное творчество. Валерий Гергиев другое — он современный художник-харизматик. Его восприятие на Западе отличается от того интереса, который вызывал к себе "экспортер русской души" Евгений Светланов. Интерес к Гергиеву — это интерес к звезде, а не к представителю национальной школы. Гергиев берет публику темпераментом, первобытным напором, исключительным динамизмом трактовок, каждую из которых в принципе может и изменить.
После фиксированной музейности русского слога оркестр Гергиева зачаровывает изменчивостью первоприродных симфонических красок, в равной мере распространяемых им и на русскую, и на западную музыку. То русское, что Евгений Светланов десятилетиями растил и шлифовал, доводя до эталона, у Гергиева — частичка чего-то большего, стихийного и до конца так и не оформленного. Именно суммой этих качеств и оценивалось каждое выступление мариинцев на майском пасхальном фестивале, в конечном итоге запомнившемся впервые примененным к русской музыке (от Глинки и Римского-Корсакова до Стравинского и Прокофьева) принципом западно-европейского романтизма: sturm und drang — буря и натиск.