Режиссер до востребования

       В третий раз за три года в конкурсе Каннского фестиваля участвовали фильмы Александра Сокурова. Это беспрецедентный результат для режиссера и фестиваля. Почему именно Сокуров стал полномочным представителем российского кино в Канне?
       Ранние фильмы Александра Сокурова были запрещены цензурой и легально появились только в начале перестройки — и "Одинокий голос человека", и документальные ленты, и "Скорбное бесчувствие". Именно "Скорбное бесчувствие" положило начало международной карьере Сокурова: в 1987 году фильм был показан в конкурсе Берлинского фестиваля. Его восприняли как экстравагантный документ российской киноперестройки и явное предпочтение отдали другой "полочной" картине — "Теме" Глеба Панфилова, награжденной тогда "Золотым медведем".
       К середине 90-х годов у Александра Сокурова сложилась международная репутация бескомпромиссного автора, пришедшего на смену Андрею Тарковскому (который лично оказал поддержку Сокурову в начале его карьеры). Известный культуролог Сюзан Зонтаг включила в десятку лучших фильмов всех времен и народов три картины Сокурова. Фильм "Дни затмения" вошел во многие престижные рейтинги. Сам Ингмар Бергман отметил Сокурова в ряду с Ларсом фон Триером. Вместе с тем большие фестивали и прежде всего Каннский продолжали относиться к его работам как к чему-то слишком маргинальному.
 
Но постепенно те, кто не принимал раннего Сокурова, смирились с его существованием. А на фильме "Мать и сын" сломались даже самые ярые оппоненты. Эта картина имела успех во Франции и Германии, пленив, в частности, сердца немцев тем, что источником вдохновения Сокуров сделал их любимого живописца — неисправимого романтика Каспара Давида Фридриха.
       "Молох" — первая картина Александра Сокурова, представленная в конкурсе Канна. Крупнейшему фестивалю мира пришлось отбивать ее у своего конкурента Берлинале. Фильм удачно вписался в радикальный контекст, заданный фестивалю 1999 года председателем жюри Дэвидом Кроненбергом. Среди призеров не оказывается режиссеров-классиков — от Дэвида Линча до Джима Джармуша, а основные награды достаются новым для Канна режиссерам. Среди них Сокуров — "Молох" получает приз за сценарий.
       Через два года в Канне "Телец". И хотя наград он не завоевал, а критика была всякая, в том числе и резко негативная, сам факт присутствия картины в конкурсе позволяет сделать вывод: Жиль Жакоб, президент фестиваля, формирующий его политику вот уже четверть века, сделал ставку на Сокурова.
       В том же году, что и "Молох", в Канне показывали "Сибирского цирюльника". Никита Михалков давно — со времени "Очей черных" — был в каннской обойме, и вот в третий раз его пригласили с картиной. Правда, вне конкурса, на открытие, но он и сам не хотел больше соревноваться, недовольный тем, что его прежние ленты так и не взяли Золотую пальмовую ветвь. Неуспех "Цирюльника" на каннской премьере был очевиден даже без подсказки жюри, и это лишний раз подчеркнуло, что в Канне настало время Сокурова.
       Прежние фавориты отошли в тень. Это стало особенно ясно в нынешнем году, когда России — впервые за последнее время — как раз было что предложить Канну. Но отборочная комиссия отклонила новые работы Андрея Кончаловского и Павла Лунгина, представлявших Россию в Канне в начале и середине 90-х годов, и отдала явное предпочтение сокуровскому "Русскому ковчегу". Этому не помешало даже то обстоятельство, что материал картины смотрели "с колес". Члены отборочной комиссии охарактеризовали ее как "абсолютный шедевр".
       Приплыв на Лазурный берег, "Русский ковчег" встретил и ценителей, и скептиков. Особенно отличилась газета интеллектуалов Liberation, всегда воспевавшая Сокурова, но на этот раз решившая проявить левую принципиальность и обвинившая режиссера в "национализме без маски", а также в том, что он поддерживает политику Путина в Чечне: "Сокуров становится, на удивление всем, официальным художником, и этот пышный фильм не улучшит его имидж". Примерно то же самое писали во Франции несколько лет назад о Никите Михалкове.
       На каннской пресс-конференции Александр Сокуров в очередной раз определил свои отношения с фестивалем. Фестиваль для него, по существу, кончился, как только фильм был включен в конкурс, ибо уважаемая отборочная комиссия уже поставила ему свою оценку. Что касается призов, то всем известно, что их не получали (или получали, но не те, которых они достойны) крупнейшие кинематографисты — Брессон, Тарковский, Герман. "В спортивных соревнованиях я не участвую, это не мой жанр. Я делаю фильмы, которые не должны ни с кем соревноваться",— подчеркнул режиссер.
       Интересен и следующий нюанс. Сокуров позволил себе публичную критику в адрес Каннского фестиваля. Но не ту, что звучала из уст Никиты Михалкова в адрес жюри, когда он не получал желаемых призов. Автор "Русского ковчега" упрекнул организаторов фестиваля в том, что, получив уникальную картину, они не сумели технически правильно оснастить ее показ. "Это недостойно Канна, недостойно этого блеска и роскоши",— весьма темпераментно заключил свою речь Сокуров.
       Независимо от того, как завершится каннский сюжет с "Ковчегом", ясно одно — Сокуров стал первым русским кинематографистом постперестроечной эры, который сумел выстроить с фестивалем номер один отношения, о которых другие режиссеры могут только мечтать. В то время как они готовы на все, чтобы попасть в Канн, Сокуров держит дистанцию. И именно он оказывается там больше всех востребованным.
АНДРЕЙ ПЛАХОВ
Александр Сокуров: ни американцы, ни европейцы не понимают, что живут неделикатно
       Перед каннской премьерой Александр Сокуров дал интервью обозревателю "Власти" Андрею Плахову.
       
       — Ваш "Русский ковчег" — технологическая новация...
 
— Могу на своем опыте сказать, что с большим трудом, но достаточно быстро преодолел в себе отторжение электронных инструментов. Сейчас мне доставляет огромное удовольствие работать с электронным изображением. "Русский ковчег" снят подвижной видеокамерой в формате high definitional. Это новая технология позволила мне сделать картину, которая идет полтора часа, на одном дыхании, без единой склейки. Я думал об этом очень давно. У меня в дневниках есть подробные разработки такой идеи, но тогда для нее не было технических средств. Я как бы ждал. И слава Богу, что дождался, что оно, это средство, не только возникло, но оказалось доступным в практической деятельности.
       — В чем его преимущества?
       — Пришло время, когда сокращается, так сказать, расстояние между автором и пером в кино. А это может привести к новому уровню персонификации кинематографа и вообще к тому, что наконец начнет складываться собственный язык кино. Потому что монтаж нельзя назвать языком кино. Монтаж — это нечто хотя и самостоятельно рожденное в недрах кинематографа, но на самом деле литературный инструмент. Об этом говорил Ромм, приводя в пример монтаж у больших писателей. Персонификация пера в экранном искусстве сделает его абсолютно изысканным и изощренным, если угодно — элитарным.
       — А как вы ощущаете внешние перемены в окружающем нас визуальном пространстве, частью которого является кинематограф?
       — Перемен мало, поскольку само кино как искусство почти не развивалось. Каждая несделанная картина Бергмана — это огромная потеря. Даже усилия Триера не могут изменить положение: ему все же не хватает классического благородства — хотя не хочу его обидеть и считаю большим мастером. Впрочем, я не прав — изменения происходят. Набирает силу агрессивное кино, которое я склонен называть уже не кинематографом, а визуальным товаром, вносящим хаос в сознание людей. В основе его криминальная драматургия и криминальная мотивация поведения героев, даже, я бы сказал, криминальный монтаж.
       — Речь о способах воздействия на публику? Ради увлечения и увеличения аудитории?
       — Ну как это объяснить? Скажем, вот Америка — самое мощное тоталитарное государство. Тоталитаризм снизу (это когда все определяет средний вкус). На одной чаше весов — только современная жизнь; на другой чаше весов ничего нет — ни художественного, ни трагического исторического прошлого, ни потерь нации... Все, как песок, легко и быстро переносимо ветром, и бороться с этим трудно — как с пылью. Энергия, накопленная в сфере визуального производства Америки, ни во что другое не выливается. Отсутствует масштабная, глубокая литература, отсутствует фундаментальная культура. Нет программного излияния, вся энергия изливается только визуально — торопливо, агрессивно, высокомерно. В этом, кстати, природа так называемых событий 11 сентября. Они есть результат колоссального насилия. Визуальный товар нарушает баланс цивилизации, и экстремальная реакция "исламских" людей — это единственная возможность заявить о том, что старые традиционные цивилизации трогать нельзя. Нельзя вывести спутник на земную орбиту и сделать сигналы доступными любому. Нельзя универсальной визуальностью соблазнять человечество — это преступление.
       — Но сентябрьские события показали, что террористы сами охотно используют язык современных массмедиа как оружие...
       — Это свидетельствует о том, что визуальный товар стал для человека просто инструментом. Я только удивился, почему все в таких скромных масштабах произошло. Это говорит о достоинстве, присущем, условно говоря, мусульманской цивилизации. Она не пошла дальше, хотя вполне могла бы пойти, потому что уничтожается сама их жизнь. Ни американцы, ни европейцы не понимают, что они живут неделикатно. Планета-то одна, и она маленькая. Они, несмотря на все свои демократические принципы, не могут принять уважение как закон отношений между частями человечества.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...