Событие недели — "Пианино" (Piano, 1993) новозеландки Джейн Кэмпион (Jane Campion), фильм, удостоенный Золотой пальмовой ветви Каннского кинофестиваля (26 мая, ОРТ, 0.15, ***). Амбициозный проект воскрешал традиции эпической голливудской мелодрамы, а угрюмо-романтическая обстановка Австралии ХIХ века дразнила зрителей призраком пряного, воскрешенного романтизма. Увы, в эпоху постмодернизма оказалось невозможным воскресить главное качество классической мелодрамы, ее искренность. Поэтому любое буйство чувств на экране кажется стилизацией или игрой. Тем не менее есть мрачное величие в этой истории утонченной дамы, оказавшейся волей судьбы в диком краю. Единственная отдушина, единственное, что напоминает ей о цивилизации и позволяет забыть о бездушном и постылом муже,— это музыка, страсть к которой роднит ее с нелюдимым обитателем здешних мест, как всегда блестяще сыгранным несостоявшимся раввином Харви Кейтелем (Harvey Keitel), возможно, лучшим американским актером конца века. Где совместное музицирование — там и любовь. К концу фильма страсти достигают гиньольных масштабов. Негодяй-муж рубит героине пальцы на руке. Но в финальных кадрах мы увидим ее в обществе Кейтеля беззаботно играющей на пианино при помощи протезов, последнего крика науки. Легкого разочарования, конечно, не избежать: только-только мы поверили, что все происходящее на экране — всерьез, как нас обламывают такой легкомысленной развязкой. Кажется, еще немного, и фильм соскользнет в мелодраматизм откровенно пародийного свойства. Яркий пример такой очень далеко зашедшей игры — фильм Виктора Сергеева "Грех. История страсти" (1994) (25 мая, НТВ, 0.40, **). Под золотыми куполами монастырей и в роскошных номенклатурных апартаментах раскручивается невероятная история пэтэушной оторвы, подобравшей и выходившей избитого до полусмерти монаха. А замаливал он грех своего давнишнего участия в групповом изнасиловании. Не выдержав искушения, согрешил со спасительницей вновь, причем не где-нибудь, а на Святой земле. Правда, в миру герой Александра Абдулова оказался такой сволочью, что пришлось его пристрелить. Зато все очень и очень всерьез во французской мелодраме "Старое ружье" (Le Vieux Fusil, 1975), поставленной талантливым ремесленником, автором незабвенных "Искателей приключений" (Les Aventuriers, 1966) Робером Энрико (Robert Enrico) (26 мая, ОРТ, 18.20, ***). Этим фильмом он принял посильное участие в развенчании официального, голлистского мифа о Франции, которая под пятой нацистских оккупантов, как один человек, сжимала кулаки, клеила листовки, ждала освобождения и стреляла из-за угла в немецких офицеров. Лишь в 1970-х годах появилась возможность сказать, что подавляющее большинство французов и под супостатом жило, как ни в чем не бывало, не отказывая себе, как герой фильма, гуманист-доктор, в привычном летнем отдыхе в загородном доме в обществе красавицы-жены. Но это не просто лето, а лето 1944 года, когда отступающие эсэсовские части заливают Францию кровью. Жена сожжена из огнемета. Доктору приходится достать свое старое ружье и превратиться в неуловимого призрака-мстителя. Невероятная неуязвимость интеллигента в схватке с профессионалами смерти вовсе не кажется натяжкой, как показалась бы в любом голливудском фильме. Можно усмотреть в ней даже метафизическое измерение. Доктор неуязвим, поскольку уже — символически — мертв. Разыгравшаяся на его глазах трагедия непоправимо подорвала его психику. Отныне он всегда будет жить тем последним счастливым днем его жизни, а совершенные им самим убийства для него как бы не существуют. Казалось бы, чем дальше мы от времен классической мелодрамы, тем легкомысленнее становится кино. Но в самом конце века произошло невероятное. Молодой немецкий кинорежиссер Том Тыквер (Tom Tykwer) в фильме "Беги, Лола, беги!" (Lola, rent, 1998) превратил компьютерную игру в притчу о Боге и о судьбе (30 мая, РТР, 23.30, ****). На первый взгляд "Лола" — просто игрушка. У Лолы, великолепной Франки Потенте (Franka Potente), всего 40 минут, чтобы достать умопомрачительную сумму денег. Иначе ее дружка, потерявшего деньги мафии, просто прикончат. На экране разворачиваются три варианта истории. Два кончаются очень плохо, один — идеально. И этот хеппи-энд кажется чудом в изначальном, мистическом смысле слова. Компьютер, предлагающий варианты будущего, в фильме Тыквера всего лишь прозрачный псевдоним Бога. Недаром после "Лолы" Тыквер стал едва ли не штатным метафизиком европейского кино: последний Берлинский фестиваль открывался его фильмом с многозначительным названием "Рай" (Heaven), поставленным по неосуществленному сценарию польского католика Кшиштофа Кесьлевского (Krzysztof Kieslowski). Но, наверное, самое драгоценное качество Тыквера заключается в том, что в эпоху экранного пессимизма он всегда оставляет своим героям невероятную возможность спастись, улизнув хоть в дырку в небе, хоть совершив самоубийственный прыжок с крыши. Такая доброта к своим созданиям — признак настоящего режиссера.
