Это клиника акушерства и гинекологии в начале Пироговской улицы в Москве. Вы же знаете, как устроена Пироговская улица. Она устроена, как жизнь. У нее в начале роддом, а в конце — кладбище. Глупо будет, если я скажу, что достойно нужно не только умирать, но и рождаться?
Клиника принадлежит Московской медакадемии имени Сеченова (бывший Первый мед). Это огромное учреждение, немаленькие фонды, но на всех не хватает. Восемь лет назад клиника была оборудована по последнему тогда слову техники, но техника каждый год произносит какое-нибудь новое слово. Тогда помогала Наина Ельцина. Сейчас Людмила Путина занимается все больше образованием, а пластиковая крышка кювеза, инкубатора для недоношенных младенцев, открывается и закрывается десять раз в день.— Даже в реанимации с этим лучше,— говорит мне заведующая отделением врач-неонатолог Ольга Паршикова.— В реанимации кладут ребенка в кювез на десять дней, а мы, может быть, кладем на несколько часов, а потом кювез нужно вымыть, и он ломается, и крышка падает, и хорошо, что у нас было только медсестричке по ноге, ужас подумать, если бы по младенцу.
Мы сидим в кабинете Паршиковой, пьем кофе и едим торт. У них сегодня очаровательная молодая женщина-невропатолог уходит в декрет. Поэтому торт. У меня возникает странное и любимое чувство, что вокруг меня жизнь, что тут вокруг все подряд рождаются, выздоравливают, выживают. Ольга Паршикова говорит, что в роддоме могут работать только холерики. Схватил, побежал, вылечил, заметил, не пропустил, завел остановившееся было крохотное детское сердечко величиной с пятак. Жизнь вокруг. За восемь лет у доктора Паршиковой не умер ни один младенец. Она приняла двадцать тысяч родов. Это поселок городского типа.
Она говорит, что их работа незаметна. Ребенок родился, закричал — и у всех счастье. Мамаша лежит с дурацкой улыбкой, папаша пошел выпивать, а проблемы на самом деле только начинаются.
Дело в том, что в клинику акушерства и гинекологии Первого меда здоровые женщины ложатся редко.
— Здоровая может и в поле родить,— говорит Паршикова.— У нас рожают немолодые женщины, женщины с диабетом, женщины после искусственного оплодотворения. Вы представляете, сколько она выстрадала из-за этого ребенка? Его нельзя терять. Да никакого нельзя терять.
В кабинете полно народу. Врачи собрались проводить молоденькую коллегу в декрет. У них тут генетик, ультразвуковик, как они это называют. У них по отделению приказ брать у всех подряд новорожденных на анализ кровь из пуповины, чтобы не травмировать лишний раз ребенка и уже заранее знать группу крови и концентрацию в крови какой-то там дряни, которая вызывает желтуху новорожденных.
— Подумаешь, желтуха, говорю я,— она же сама проходит?
— Если легкая, то проходит. А если,— Паршикова называет умным словом это вызывающее желтуху вещество,— концентрация его выше нормы, то начинает разрушаться кора головного мозга. Ребенок может вырасти дураком, попросту говоря.
Для лечения желтухи нужны специальные лампы. Они стоят две тысячи пятьсот пятьдесят долларов каждая. Их надо много. Они ломаются.
— Что ж там стоит-то две с половиной тысячи?
— Не знаю,— говорит Паршикова.— Лампа. Я же ничего в этом не понимаю.
Она может на глаз в третий день от рождения отличить естественно родившегося ребенка от ребенка, родившегося кесаревым сечением. Она может по звуку дыхания определить, что у ребенка неправильно сформирован пищевод и дыхательные пути, и если начать его кормить, то он захлебнется и умрет, а если срочно прооперировать, то будет здоров. Она по движению ручек видит, что у младенца проблемы с сахаром в крови. Или что акушеры пропустили перелом ключицы, которая может проткнуть легкое, и тогда смерть. Но смерти нет. Смерти здесь нет. Медсестра стучит Паршиковой в стекло послеродового бокса. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что у ребенка там, за стеклом, остановилось сердце. Двух минут достаточно, чтобы ребенка интубировать, реанимировать и подключить к аппарату.
Я видел их. Они смешные. Глупые родители боятся, что их детей перепутают, а перепутать нельзя. Лица очень разные. Серьезные, как будто малыши собрались на какое-нибудь заседание. Паршикова всех помнит. Вот у этого проблемы с дыханием, у этого с сердцем, у этого с почками. Она говорит:
— Вы понимаете, у новорожденных резервы организма бешеные. Мы их стараемся даже не лечить медикаментами. Им надо только немножко помочь, и тогда в эти первые семь дней они сами справятся с незаметными болезнями, которые иначе станут пороком сердца, пиелонефритом, да мало ли чем еще. Часто просто достаточно положить ребенка в кювез, посветить на него лампой и дать жидкости.
Вот он, ребенок в кювезе. В теплом пластиковом домике, голый, под этой лечебной лампой за две с половиной тысячи долларов. В вену на лбу младенцу введена тоненькая иголка, и специальная машинка медленно-медленно надавливает на шприц, вводя в кровь какой-то медикамент.
Вы скажете, что в других родильных домах вообще нету ни кювезов, ни лечебных ламп, ни специальных машинок, давящих на шприц? Ужасно, конечно, что нету. Но у вас не хватит денег накупить оборудования для всех российских роддомов. Помогите хотя бы здесь, на Пироговке. Потому что со всей России женщины с проблемными беременностями едут сюда.