В прокат выходит новый документальный фильм Ульриха Зайдля о европейских туристах, отстреливающих животных в Африке,— зрелище непростое, но отрезвляющее. Однако сложно отделаться от ощущения, что режиссер занимается примерно тем же самым, что и его герои
Вот уже 25 лет Ульрих Зайдль без оглядки на любые табу и границы вскрывает язвы европейского общества. За это время из звезды радикальной документалистики, каждый новый фильм которого вызывал скандал на одном из крупнейших фестивалей, он успел превратиться в классика, в том числе и кинематографа игрового. Сегодня его жесткий критический взгляд на белых обывателей, казалось бы, мало кого способен удивить и уж тем более шокировать. Но после показа "Сафари" во внеконкурсной программе в Венеции на режиссера в очередной раз посыпались обвинения в эксплуатации человеческих пороков, садизме, чуть ли не в некрофилии. Одна из причин в том, что раньше Зайдль, наблюдая, какие перверсивные формы в современном мире может принимать материальный достаток вкупе с душевной недостачей, оставался в пределах человеческой психо(пато)логии. Теперь же он вышел в открытое пространство прямого действия — охоты на экзотических животных.
Душные австрийские квартиры парадокументалист-мизантроп уже однажды покидал — тема современного туризма в его неоколониальном изводе была в центре первой части трилогии "Рай", посвященной белым женщинам, вступающим в экономические отношения с кенийскими пляжными мальчиками. В "Сафари" товаром являются добытые с помощью местного населения охотничьи трофеи. Индустрия четко отлажена: жертвы выбираются по прайс-листу, есть надежные инструкторы, оружие любого калибра. Некоторые предпочитают охотиться семьями, другие ждут супругов с добычей в отеле, принимая солнечные ванны. Абсолютная безопасность не препятствует получению острых ощущений, а ни с чем не сравнимое удовольствие от попадания в живую мишень, о котором участники охотно и с возбуждением рассказывают на камеру, способно компенсировать многие комплексы.
Хотя в кадре мы видим в том числе и сам акт убийства (что и послужило основной причиной нападок на режиссера), Зайдль не пытается вызвать у зрителей гнев или другую сильную эмоциональную реакцию, как это делал в свое время мастер шокументари Гуальтьеро Якопетти. С беспристрастностью антрополога, если не патологоанатома, он фиксирует "банальность зла", способную заполнить любое пространство в пределах закона. Герои фильма уверены, что не совершают ничего дурного или противоестественного. Одни убеждают себя в том, что спасают животных от старости или болезней, другие умудряются проявить поистине европейские благоразумие и великодушие — не охотиться на львов, которых, как им кажется, на земле не так много, предпочитая с чистой совестью убивать жирафов и гну. Слово "убийство", правда, здесь не любят использовать, предпочитая ему более спортивный термин "добыча". Отсутствие излишних сентиментов помогает осознать, что сафари — не отдельный эксцесс, а только одно из обличий культуры потребления. Экономика, а вместе с ней и мораль, регулируется исключительно юридическими нормами и принципом целесообразности.
В отличие от других документальных работ австрийца, камера в "Сафари" более подвижна, здесь намного меньше его фирменных фронтальных мизансцен. Эти китчево живописные tableaux отвечали за иронию и специфический лиризм в других, тоже не слишком гуманистичных и жизнеутверждающих картинах Зайдля. Но в этом фильме он куда более прямолинеен. Ирония и статичные, композиционно совершенные кадры, которые в "Сафари" тоже есть, но в малых дозах, создают дистанцию. Нам же настойчиво предлагают идентифицироваться с убийцами, которых режиссер не без наслаждения загоняет в угол и которым дает проговориться.
По большей части сухая документация вытаскивает на поверхность желания и переживания, подавленные, но подкожно присутствующие в каждом из нас. Все мы без конца делаем снимки, чтобы сохранить значимые для нас мгновения — так и для охотника нет ничего важнее, чем сфотографироваться с поверженной жертвой. В фильме этот ритуал занимает центральное место. Трупам животных подкладывают камни под голову, придают выразительные позы, пихают свежую травку в пасть. Развешанные затем по стенам чучела кому-то служат напоминанием о былом триумфе, а кому-то — о слепой жестокости.
Однако фокус в том, что навязчивое фотографирование с трофеями, становящееся в "Сафари" центром критического притяжения, прочитывается еще и как метафора кино и конкретно метода Зайдля, которого раньше часто упрекали в сгущении реальности в угоду эффекту. Он, впрочем, не единственный, кто не вполне осознает собственные хищные инстинкты и пытается выследить и зафиксировать чудовищные проявления человеческой природы с не меньшим азартом, чем участники сафари — свою добычу. Критический кинематограф сам уже давно превратился в индустрию, способную щекотать слабые нервы. Из этого совершенно не следует, что быть его не должно. Однако не стоит думать, что, развесив трофеи извращенной морали, мы действительно можем что-то изжить.
В прокате с 2 февраля
Алексей Артамонов