Сегодня в Израиле — День независимости. В стране очень хотят отметить этот праздник с соблюдением элементарных правил приличий: прекращением — хотя бы ненадолго — боевых действий. Впечатлениями о том, насколько это удается, делятся специальные корреспонденты Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ и ЛЕОНИД Ъ-ГАНКИН.
Вонючая точка планеты
Мы спросили, как пройти к церкви Рождества Христова. Нам показали. Мы повернули за угол и стали спускаться. Стремительно усиливался запах гнили. Всюду лежали отходы, которые никто не убирал уже много дней. Огромные кучи мусора и перегнивших фруктов. Женщины ходили по улицам, прикрывая носы мокрыми платками с ароматическими маслами.Стало как-то по-человечески понятно, почему солдаты на блокпосту у Бейт-Джалы — своего рода вифлеемского КПП — никого не пускали в город. Даже французскую гуманитарную миссию с продовольствием для арабов.
Солдаты на блокпосту вообще вели себя как-то странно. Сначала сказали, что никого не пустят. Потом созвонились с командованием и передали, что в Бейт-Джалу смогут въехать только американцы. Но миссия-то была французская. Поколебавшись, французы выдвинули из своих рядов двух американцев. Но тут солдаты получили новую вводную и пропустили несколько грузовиков и легковых машин безо всякого досмотра, а потом перекрыли движение.
Пришлось воспользоваться традиционным для Израиля средством — арабским частником. Арабы из Бейт-Джалы были готовы переправить журналистов в Вифлеем. Поездка в центр города стоила сто долларов. Зато водитель очень хорошо знал маршрут. Мы быстро проехали Бейт-Джалу и оказались в Вифлееме. На улицах оказалось очень много людей и машин. Из-за того что правил движения не было, на каждом шагу возникали пробки. А нам ведь рассказывали, что город вымер.
Здесь были, похоже, ожесточенные бои. Вифлеем дался израильским солдатам явно не так легко, как сообщала армейская пресс-служба. Стены многих домов были разрушены. Валялись искореженные и сожженные машины, по некоторым из них явно проехали танки. К тому же в городе что-то случилось с канализацией, и отовсюду текли ручьи воды, пропитываясь гнилью. Дальше вниз мы шли уже по ковру из битого стекла. Какой-то парень, сев в смятый в гармошку "Фольксваген пассат", пытался завести его большой отверткой. Нас окликнул какой-то человек со второго этажа одного здания. Он попросил, чтобы мы поднялись. Его звали доктором Джамалем Сальса. У него была частная клиника в центре Вифлеема. Теперь на нее жалко смотреть: развороченные стены, огромные дыры в полу, а в некоторые комнаты просто нельзя зайти. По клинике, похоже, стреляли из танка. Доктор плакал.
— Почему вы не наводите здесь порядок? — спросили мы.— Приберитесь. Кто-то же должен прибраться в городе.
Тут доктор сказал, что сам зашел сюда пять минут назад. Оказывается, израильская армия только что на три часа открыла эту часть города. Может, солдатам тоже надоело дышать гнилью и они надеялись, что арабы хотя бы сожгут кучи мусора. Еще полчаса назад это была одна из самых закрытых зон на Западном берегу. И арабы только что увидели то же, что и мы.
По центральной улице Рождества мы спустились почти к самой церкви Рождества. Здесь уже почти никого не было. Только фотокорреспонденты "Ройтерс" и какого-то шведского агентства стояли, прижавшись к стене дома, и лихорадочно снимали храм. Метрах в пятидесяти от нас, тоже прижавшись к стенам, стояли израильские солдаты и внимательно наблюдали за нами. А может, они рассматривали огромный, метров шесть на восемь, портрет шахида, взорвавшего себя в Иерусалиме два месяца назад. Портрет этот висел прямо за нами на стене. Как ни странно, он нисколько не пострадал.
Тут где-то слева началась стрельба. Через несколько мгновений на улице Рождества уже не было ни одного человека. Мы тоже поднялись наверх. Метрах в ста от улицы Рождества городской рынок. Главная вонь, как выяснилось, шла оттуда. На булыжной мостовой валялись горы разложившихся фруктов. Торговые ряды разгромлены, от стен домов, окружавших рыночную площадь, почти ничего не осталось.
Услышав русскую речь, к нам подошел невысокого роста пожилой человек. 23 года назад он учился в Киеве и с тех пор по-русски не разговаривал. Он сказал, что зовут его Вильям Хасбун. Окна его дома выходят на рыночную площадь. Он подвел к нам и своего соседа, фамилия которого тоже была Хасбун.
— Как называется эта улица? — спросили мы.
— Хасбун. Нас на этой улице больше ста Хасбунов. Мы, Хасбуны, живем тут веками.
Старик был человеком состоятельным, а дом его большим и просторным. На первом этаже был магазин. Старик торговал бытовой техникой. Во время операции "Защитная стена" магазин сгорел. Старик с тоской смотрел на расплавившиеся стиральные машины, холодильники и телевизоры. Мы зашли внутрь магазина. Старик крикнул с улицы, что солдаты могли все там заминировать. Неожиданно в глубине магазина мы увидели несколько стоящих одна к одной кроватей. Над ними на стене висела пятиконечная звезда из проволоки. Валялись окурки, гильзы и даже несколько патронов. Видимо, в магазине жили палестинские боевики. Старику и правда сильно не повезло.
Через узкую улицу Ховагри мы вышли к церкви Рождества Христова с другой стороны и неожиданно наткнулись на израильских солдат. Они знаками показали, чтобы мы убирались отсюда. Тут из двери одного дома высунулась арабская девушка, выплеснула что-то из бидона на кучу мусора и подожгла эту кучу. Солдаты опять знаками показали, что она молодец. Она возмущенно хлопнула дверью.
Город уже вот-вот должны были снова закрыть для жителей по причине приближающегося Дня независимости Израиля. Мы почти выехали из Бейт-Джалы, когда увидели французский гуманитарный конвой. Мы спросили французов, почему они не хотят подъехать в Вифлеем, пока город открыт, к людям, которым действительно нужна их помощь. Французы сказали, что там слишком опасно и что они в таких условиях не работают. Это было разумно.
Очень страшный суд
Верховный суд Израиля рассмотрел иск, поданный двумя арабскими депутатами израильского кнессета. Они протестовали против того, чтобы израильские солдаты забирали трупы убитых арабов из лагеря беженцев в городе Дженине, сортировали их и хоронили боевиков в районе реки Иордан. Военные утверждали, что сортировать и не собираются, но тела не отдавали. Палестинцы настаивали, что военные пытаются скрыть следы своих преступлений. Уже сейчас мировые средства массовой информации называют случившееся там трагедией Дженина — наравне с трагедией лагерей палестинских беженцев Сабра и Шатила. И никто на самом деле понятия не имеет, что же там произошло. В суде многое могло выясниться.На первом слушании дела председатель Верховного суда Аарон Барак принял промежуточное решение: приостановить действия израильской армии в Дженине. Решение стало беспрецедентным: никогда еще гражданский суд в Израиле не вмешивался в дела военных. Но неожиданно армия остановила боевые действия в Дженине и уже три дня не трогала трупы, лежащие на улицах города.
И вот вчера суд приступил к окончательному слушанию. Было огромное количество теле- и фоторепортеров, которых, однако, не пустили в зал заседания. В холле Верховного суда мы встретили адвоката Зеэва Лиссона, большого друга Авигдора Либермана. Господин Либерман — лидер правой партии "Наш дом Израиль" и самый яростный враг Мухаммеда Бараке, депутата-араба, одного из авторов иска в Верховный суд.
— Значит, дело такое,— озабоченно сказал Зеэв Лиссон.— Этот Аарон Барак, председатель суда, родился в Вильнюсе и в двенадцатилетнем возрасте был вывезен из Литвы в Израиль. Это многое объясняет, не правда ли? Что именно? Любит вмешиваться во все, что его не касается.
В это время в фойе вошел Мухаммед Бараке. Ему около 60 лет, он мужчина в полном расцвете сил, высокий и усатый. К нему тут же бросился маленького роста тучный еврей и закричал, чтобы Бараке, террорист, убирался отсюда.
— Ты меня не любишь, я тебя не люблю,— миролюбиво ответил Бараке на иврите.— О чем нам говорить?
— Заткнись, террорист! — прокричал ему собеседник.
— Сам заткнись, террорист! — умело ответил ему Бараке.
Еврей замолчал. А его оппонент обратился к журналистам:
— Армия хочет преуменьшить масштабы резни в Дженине. Мы этого не допустим!
— Откуда вы знаете, что в Дженине была резня?
— А что же еще? Ведь там погибли мирные жители.
— А наши военные говорят, что, наоборот, одни боевики,— встряла израильская журналистка.
— Да какая разница! Разве можно так! — в сердцах сказал господин Бараке.
Тут Бараке пригласили в зал заседаний. Мы тоже прошли вместе с ним. В зале его поджидал Авигдор Либерман. Он очень оживился, увидев коллег.
— Верховный суд вынес промежуточное решение, которое является вмешательством в оперативные дела армии, то есть выступил на стороне врага. Таким образом, авторов иска, отождествляющих себя с террористами, надо судить по законам военного времени,— громко сказал он нам по-русски, а затем повторил и на иврите, чтобы слышал Бараке.
— У вас с господином Бараке, говорят, давняя любовь.
— Да, очень! — откликнулся он.— В кнессете буквально не отходим друг от друга. А недавно увиделись на курорте в Эйлате, в ресторане, так даже поздоровались. Я сам удивился.
Затем оказалось, что еще больше раздражения у Либермана вызывал председатель суда. Он уже сделал, по мнению Либермана, несколько вещей, которые израильский народ никогда не простит ему. Так, недавно Барак своим решением запретил военным сносить несколько палестинских домов, которые стояли в секторе Газа. Из этих домов обстреливали палестинские блокпосты. Председатель суда, рассказал Либерман, явно делает себе биографию на этой войне.
— А цель? Войти в историю палестинского сопротивления?
— Да нет,— равнодушно пожал плечами Либерман.— Он же лекции читает в Гарварде и Оксфорде.
Тем временем начался суд. Слова сразу попросил резервист, только что вернувшийся из Дженина. Его армейские ботинки были в пыли. Резервист потребовал, чтобы его самого присоединили к рассмотрению этого дела.
— На каком основании? — хмуро спросил председатель суда, поглядев зачем-то на его ботинки.
— От имени десяти солдат, погибших в Дженине,— сказал резервист. В Дженине погибло больше солдат ЦАХАЛа, но резервист решил выступать от имени десятерых, что тоже, конечно, немало.
Резервист потребовал прекратить все иски палестинцев, потому что, по его мнению, солдаты должны делать свою работу. а суд свою. Судья во время всей его страстной речи как-то потерянно улыбался. Но к делу резервиста присоединил.
Выступил адвокат военных.
— Послушайте! — обратился он к судьям.— В Дженине была война. Палестинцы заминировали этот город. В свое время из него вышли 20 террористов-шахидов. Поэтому войска и решили провести там операцию. Они действовали там с предельной деликатностью.
На этих словах Мухаммед Бараке попытался рассмеяться в лицо адвокату.
— Да, я так утверждаю! — закричал адвокат.— Старались сохранить жизни гражданским людям. Не все получилось. Но мы не расстреливали мирных жителей! Мы стреляли только тогда, когда стреляли в нас.
— Вы хотите сказать, может быть, что мирные жители вообще не пострадали? — как будто бы спокойно спросил председатель Верховного суда.
— По приказу в них не стреляли,— буркнул адвокат.— В общем, по всем этим причинам иск просто нереальный. Обстановка обязывает армию вынести тела убитых палестинцев. Нельзя открыть доступ к ним посторонних людей. Эти тела заминированы, в конце концов.
Адвокат сообщил, что найдены еще только 26 тел. 23 взрослых мужчин, два женских и одно ребенка.
— Мы ничего не скрываем! А если их разминируем и отдадим вам, вы опять их заминируете! — начал терять терпение и адвокат.— Лучше бы мы отдали их Красному Кресту. Но не машинам палестинской "скорой помощи", потому что в них сидят террористы. Почему они там сидят?
— Так есть возможность присоединить к армии Красный Крест? — спросил председатель.
— Пожалуйста,— взял на себя ответственность адвокат.— Там сейчас одни минеры. Пускай ходят с минерами.
— А вы готовы ходить с минерами? — спросил председатель суда у арабов.
— Конечно,— ответил Бараке.— Только если это будет палестинский Красный Полумесяц.
И все началось сначала.
— Да не нужны нам ваши тела! — кричал адвокат военных.— Отдадим!
— Не отдадите! — кричал араб Бараке.
— Поговорите лучше со мной! — кричал им обоим председатель Барак.
В конце концов, он объявил перерыв и удалился на совещание. Истцы вместе с ответчиками вышли в коридор. Увидев ждущие их десятки телекамер, они, неприлично толкаясь, бросились к журналистам.
Немного в стороне старый израильский солдат Исраэль Кацман, тот самый резервист, который в начале заседания выступил от имени десятерых убитых солдат, рассказывал нам, что вошел в Дженин, когда все там было почти кончено. Но потом по нескольким солдатам, которые в последние дни сидели в засаде, палестинцы открыли огонь, и Исраэля тоже накрыло этим огнем. Он тоже стал стрелять и утверждает, что никого не убил, потому что никого толком не видел, хотя стрелял много, у него уже почти не осталось патронов, и в какой-то момент ему стало страшно, хотя он участник двух войн с Ливаном. Но их отряд все-таки двигался вглубь Дженина, и, между прочим, быстро, хотя это было очень опасно, потому что все было заминировано, даже стены домов, даже стены.
Ботинки Исраэля разбиты, штаны на заднице разодраны, он говорит, что сейчас же возвращается туда, в Дженин, где его все ждут, и только одно у всех на уме: чем закончился этот суд. Неужели у солдат заберут тела их врагов? Их победу? И кто? Такие же враги, только пока живые.
А рядом дело, похоже, шло к драке. Один пожилой еврей рвался к депутату Бараке.
— Вы, грязные, маленькие, потные, противные арабы! — кричал он.— В нормальной стране вас бы давно повесили!
— Вот и езжай тогда в нормальную страну!
— Это моя страна! А ты езжай в Дженин, и там тебя застрелят. А потом ты разложишься на солнце, и мы не дадим тебя никому подобрать. Кому ты нужен? Тот, кто сделал тебя,— кусок дерьма! Что ты тут делаешь, ответь, убийца!
— Я пытаюсь тебе помочь,— вдруг тихо и даже сочувственно ответил Бараке, деловито оглянувшись на телекамеры. И, все же не удержавшись, добавил:
— Ведь вы, евреи, себе помочь никогда не сможете.
Потом мы узнали, что у старого еврея Авраама Хаима, который кричал все это, полтора года назад на границе с Ливаном похитили сына, солдата израильской армии. Это была известная история; кроме него похитили еще двоих, судьба их до сих пор точно неизвестна, скорее всего, убиты. И отец солдата требовал потом, сразу после перерыва, перед чтением решения суда, обменять тела убитых в Дженине на тело его сына. Председатель суда, про которого Мухаммед Бараке в перерыве успел сказать нам, что это один из самых светлых умов в мире, все больше мрачнел и что-то то ли подчеркнул, то ли зачеркнул в приговоре, а потом зачитал его.
И оказалось, что, по мнению Авраама Барака, у истцов и ответчиков нет противоречий. Они во всем согласны друг с другом. И поэтому суду не нужно выносить никакого решения.
Все оторопели. Но времени обдумывать приговор не было. Надо было продемонстрировать журналистам, в чью он пользу. И адвокаты истцов и ответчиков снова выскочили к телекамерам.
Старый резервист забросил на спину свой школьный рюкзак, взял в руку винтовку и на ходу заметил, что надо бы получить это решение на руки. А то ведь никто не поверит, что такое может быть в Израиле.
— А вообще-то, вы что-нибудь поняли? Он что сказал? Что мы с ними друзья?
Заложники чужой веры
Вчера днем мы опять приехали в Вифлеем. На окраине нас ждал Дауд, администратор Дома паломников Русской духовной миссии. Этот дом накануне освободила от своего присутствия израильская армия. И российское посольство в Израиле, и Московская патриархия долго добивались, чтобы они ушли.Дауд сначала хотел провести нас прямо в Дом паломников. Но когда мы встретились, сказал, что сегодня это совершенно невозможно. Сам он сумел пройти туда только вчера, когда войска открыли город; и пока мы путешествовали по Вифлеему, вывел из Дома паломников смотрителя и двух рабочих, которые провели там 15 дней.
Дауд сказал, что сторож тоже должен вот-вот подъехать. А пока рассказывал, как строили Дом паломника. Вообще-то, это обычная гостиница, хотя и довольно высокого класса, не меньше четырех звезд. Сначала планировали поставить семь этажей, но когда проект был готов, приехал владыка Кирилл и сказал, что нужен еще один этаж. Построили восьмой, с "люксами", на которые до сих нет разрешения. И больше всего этот последний этаж пока пригодился израильской армии.
Тут к нам подъехал наконец еще один нарушитель комендантского часа, сторож гостиницы Абу-Хасан эль-Амри. Мы и Дауд были первыми, кто выслушал его рассказ. 2 апреля в 17.45 в дверь гостиницы начали стучать какой-то кувалдой. Пришлось открыть: все равно ведь сломают. В гостинице в это время были еще только два рабочих и уборщица, молодая арабка с двумя детьми, мальчиками трех и полутора лет. Солдаты собрали всех в холле гостиницы и продержали на полу около трех часов, ломая в это время двери номеров.
— Это же русская гостиница,— сказал смотритель.— Она принадлежит русской церкви.
— Она принадлежит не русской церкви, а русской мафии,— ответили ему солдаты и приказали молчать
Он и молчал. Но потом у него терпение все-таки кончилось, и он сказал, что у него есть ключи от всех номеров. Гостиница была практически готова к заселению, и на 5 мая, к Пасхе, были зарезервированы номера для 150 паломников. Солдаты заставили Абу-Хасана первым зайти в каждый номер, потому что боялись, что будут стрелять. Наконец солдаты убедились, что в церкви нет ни оружия, ни патронов, и заперли всех пятерых в одном номере. Они просидели там трое суток и слышали только стрельбу с верхних этажей гостиницы. Собственно говоря, солдатам больше стрелять по боевикам в церкви было и неоткуда, позиция оказалась просто идеальной.
Из еды солдаты дали им только пакетик мацы, но отобрали мобильные телефоны и выключили электричество. Зато была вода. Солдаты менялись два раза в сутки. Среди них были разные люди. Откровенно нехорошо к пленным относился только один, Йоханан. Так что когда пленники время от времени просили еды, солдаты отвечали им, что если они скажут еще хоть слово, то придется позвать Йоханана.
Потом солдаты неожиданно ушли. Это было не очень понятно, потому что просто так выгодную позицию не оставляют. Ведь история с боевиками в храме продолжалась. Значит, израильская армия действительно подчинилась какому-то давлению со стороны. Уходя, солдаты запретили арабам выходить из гостиницы и сказали, что будут в случае чего стрелять. Но женщина с детьми все-таки решилась выбраться. А мужчины решили охранять отель до конца.
Солдаты вернулись через три дня и просидели в гостинице еще почти неделю. Все это время они, по рассказу смотрителя, стреляли, особенно по ночам. Позавчера наконец опять ушли, а за арабами пришел Дауд. Он осмотрел гостиницу. Полностью разрушен один из двух чиллеров, которые кондиционировали отель. "Люксы" на последнем этаже в ужасном состоянии и вряд ли подлежат восстановлению. Конечно, всюду разбиты окна...
Мы услышали выстрелы. Стреляли от церкви Рождества. По соседней улице проехала патрульная машина. Дауд и Абу-Хасан переглянулись, подошли к первым попавшимся воротам и позвонили в них. Они испугались, что их арестуют за нарушение комендантского часа. Нас сразу пустили.
— Я знаю нескольких человек, которые сидят в храме. Они мирные люди. Один — мой знакомый адвокат, другая семья — мои соседи. Где-то им ведь надо было прятаться, когда еврейские вертолеты начали стрелять в них,
— Вы что, хотите убедить нас, что там нет боевиков?
— Партизан? — переспросил Дауд.— Есть.
— Можете позвонить сейчас туда?
Он набрал номер. Было занято. Еще один телефон был заблокирован, видимо, кончились деньги на счете. Тогда по какому-то номеру позвонил смотритель. Ответили.
— Он рассказывает, что солдаты снова зашли гостиницу и начали стрелять. Жалуется, что мало еды,— переводил Дауд.— Хлеба хотят. Маца им надоела. У одного гангрена началась, так говорит монашка-францисканка, у нее есть медицинское образование. Просят хотя бы какой-нибудь инструмент, чтобы ампутировать ногу. Еврейские военные сказали им, чтобы в течение 24 часов приняли решение о выходе из церкви. Передали по солдатскому радио... Настроение хорошее. Живыми не сдадутся, из церкви не выйдут, на автобусах ни в какую другую страну не поедут, потому что никому не верят, а сидеть в израильских тюрьмах не хотят, лучше пусть их сразу убьют.
Дауд захлопнул крышку телефона и перевел дух.
— Вот сколько рассказал.
— Это был тоже мирный житель?
— Нет,— честно ответил он.— Это партизан.
Сам Дауд очень занервничал. Он сразу стал набирать номер отца Феодосия в Русской духовной миссии:
— Обедают они, что ли? А, вот... Отец Феодосий! Опять стреляют из гостиницы! Да, по храму. Опять туда? Нет, я не пойду. И сторож не пойдет. Да-да, все боятся.
Тут ему опять позвонили и рассказали, что израильские солдаты в Вифлееме начали арестовывать семьи тех, кто прячется в храме. Армия понимает, что надо в конце концов решить проблему Вифлеема. Ведь 17 апреля — День независимости Израиля, к которому готовится вся страна.
Все машины и здания в Иерусалиме украшены государственными флажками. Два раза гудела сирена в память о солдатах, погибших за независимость, и город на одну минуту застывал. Люди стояли в тех позах, в которых их застала сирена. Вставали машины. Не обращали внимания на сирену только арабы. Они шли себе и шли.