Выставка живопись
Фото: artchive.ru
В небольшом частном музее Фрай в Сиэтле открыта чрезвычайно интересная выставка: "Хроники одиночества. Работы Вильгельма Хаммерсхея из собрания Государственного художественного музея — Национальной галереи Дании". Художник, проходящий по ведомству североевропейского символизма, выехав за пределы своей счастливой родины, оборачивается не столько последователем любимого им Уистлера, сколько иллюстрацией к сильнейшему влиянию голландцев на датское искусство. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Датчанин Вильгельм Хаммерсхей прожил хорошую датскую жизнь. Правда, недолгую — он умер в 1916-м в возрасте 51 года. Рано, но зато это освободило его от созерцания окончательной смерти того направления, которое привычно называют "символизмом" и в котором он так уютно себя чувствовал. Он выставлялся в Америке вместе с Мунком, но не успел застать время, когда Мунками захотели стать все; его миновало мрачное шествие послевоенного экспрессионизма, которое выплеснулось из германских стран на все просторы Европы; не успел он увидеть и сверкающие высоты функционализма, который в Дании пришелся как-то очень кстати и к которому, как сейчас оказывается, он приложил свою руку. В истории датского искусства Хаммерсхей прочно занял свое скромное, но заметное место — роскошный пример адаптации французского импрессионизма в суровых скандинавских условиях.
Он много писал, много выставлялся, неплохо покупался. Правильное образование (Датская королевская академия изящных искусств), правильные выставки (Всемирная выставка в Париже в 1889 году дала 25-летнему художнику отличный международный старт, а Международная выставка в Риме в 1911-м — гран-при), правильное свадебное путешествие, совместившее медовый месяц с посещением главных художественных столиц и обзаведением правильными знакомствами. Особенно полюбили Хаммерсхея в Германии, откуда потом пойдут заказы и где в 1906 году пройдет его большая персональная выставка.
Хаммерсхей — это искусство тотального одиночества. Более того, мира, в котором человеку вообще ненадобны другие люди. Мира, где белесый северный свет из окна занимает внимание куда лучше пустой беседы, где прямые углы норовят подчинить себе вселенную, где пустые поверхности отражают суть вещей.
Больше всех художников на свете Хаммерсхей ценил Уистлера. Об этом его картины кричат во всю глотку. "Этюды" в черно-серых тонах, интерьерные сцены, любовь к профильным фигурам — тень Уистлера не покидает понимающего что к чему зрителя. Однако есть тут некий акцент, который при заинтересованном отношении никак не дает поставить знак меньше или равно между этими двумя художниками. И он не в мелочах — это тотальное разночтение. Уистлер учился у французов, его серый цвет шел от серого у Мане и Дега, которые прежде всего ценили способность серого зажигать любой проблеск иного цвета рядом с ним. В Хаммерсхее французского нет ни капли. Как будто он учился по черно-белым иллюстрациям, а не в галереях Парижа и Мюнхена, которые на самом деле вполне исправно обошел. Здесь правит совсем иной порядок вещей — протестантская этика, культ частного пространства, человек как универсум, символика быта.
В Дании, вообще-то самой яркой и веселой из скандинавских стран, лелеющей свою "имперскость" по отношению к занудной Швеции и простоватой Норвегии, художественная традиция была сформирована совсем не французами, и тем более не итальянцами, и даже не соседями немцами, а голландцами, которые в XVII веке наводнили своими работами и королевские дворцы, и дома аристократов. То, что для самих голландцев было естественным языком (у них все: и пейзаж, и марина, и натюрморт, и городские виды — все было портретом, более того, портретом мира божественного), у датчан со временем приобрело черты национального характера. Как будто знаменитые "обманки" Корнелиуса Гейсбрехтса, которого обожали и Фредерик III, и Кристиан V, из напоминания о тщете всего сущего, из оригинального извода vanitas превратились в рекламные щиты на витринах лавок. XVIII век в Дании прошел под знаком любви ко всему французскому, но в середине XIX века, когда вопрос о национальном искусстве стал в тех европейских странах, которые его до сих пор не имели, особенно острым, "голландскость" оказалась снова востребована. "Нордический Вермеер", как назвал Хаммерхея немецкий критик Георг Бирман, возник из этой традиции как идеальное ее воплощение. Голландцы в это время, правда, ничего подобного уже не производили и за своего его бы никогда не приняли, но Дания оказалась благодарной своим художественным захватчикам, и Хаммерсхей остался для нее идеальным датским художником.