«Искусство не левее сердца»

Сын известного петербургского графика, прославившийся в Узбекистане как керамист, а в США как художник-абстракционист Александр Кедрин, рассказал "Огоньку" о себе и своем поколении

Анна Сабова

Строгий костюм, чинная бабочка и ярко-красная рубашка — свою артистическую натуру художник Александр Кедрин скрывать не привык. О своем прошлом он рассказывает неторопливо, с театральными жестами и паузами, но ровно: что об отце Вениамине Кедрине, который после 1917 года мотался по всей стране, сменив массу профессий (от иллюстратора Толстого и Достоевского до учителя танцев), что о деде Евгении Кедрине, который защищал Софью Перовскую на процессе цареубийц, а "после переворота" был министром юстиции у Николая Юденича в Париже. Темп рассказа Александра Вениаминовича ускоряется, лишь когда речь заходит о родном для него Востоке.

— Вы знаете, что на Востоке стихи не декламируют, а поют? — неожиданно спрашивает художник.— Когда гончар сидит перед своим станком, он обычно начинает петь стихи. И когда он расписывает, поет. Вот чем привлекателен Восток. Здесь все связано: и цвет, и свет, и притяжение. Когда я пишу картину, у меня в голове тоже все время стучат стихи. Не могу это передать.

Мастера Нового Востока

Груженые скарбом ишаки неторопливо бредут по шатким, разрушенным басмачами тропам — их путь лежит из Пенджикента в Душанбе. Мимо них тянутся ущелья, склоны гор, опустошенные жарой селенья — все это быстро схватывают художники, даже не успевая задуматься ни о методе, ни о школе. Примерно так выглядел один из первых творческих походов участников профсоюза ташкентских художников.

Его организатора, известного петербургского графика Вениамина Кедрина, как и многих других художников, в Узбекистан привела революция 1917 года. После нее советская Средняя Азия превратилась в своего рода отдушину для тех, кто не сумел приспособить свою кисть к методу социалистического реализма. Для целой плеяды живописцев — Александра Волкова, Вадима Гуляева, Василия Рождественского, Александра Лабаса и многих других — Узбекистан стал не только источником вдохновения. Краски, контрасты и сам воздух Востока, пропитав их холсты, подтолкнули русских художников к поискам в духе европейских экспериментаторов Хоана Миро и Пабло Пикассо.

— Вот только когда они возвращались из очередной экспедиции, начинались расправы — экспериментов соцреализм не терпел,— вспоминает Александр Кедрин.— Чем бы это все в итоге закончилось, даже думать не хочется. Убежден, что многих выручило само время: началась война и власти отвлеклись от разоблачения художников и поэтов. Да и доносы друг на друга пошли на убыль...

Александр Кедрин ведет нас мимо картин своего отца, которые он привез в Москву специально для недавней выставки "Очарованные Востоком" в галерее Artstory. Пастельные горы и обожженные солнцем долины сменяются портретами углем по бумаге: смеющиеся старики в тюрбанах, хмурый рабочий за рулем, улыбка узбечки из-под богатого покрывала...

— Я ходил с папой на этюды по улочкам старого города, старался ему подражать, но искал и что-то свое,— рассказывает Кедрин.— У отца была романтическая школа, моих экспериментов он не поощрял: говорил "я за искусство левое, но не левее сердца".

Александр эту формулу пронес через всю жизнь, а свой особый стиль нашел там же, на Востоке: отказавшись переносить на холст лабиринты глинобитных домиков и старинные развалины мечетей, он сосредоточился на восточных орнаментах, в хитросплетениях которых можно было спрятать то, к чему неудержимо тянуло.

Станковая керамика

Александр Кедрин и сейчас охотно делится рассказами о незадачливом советском абстракционисте (речь о художнике Георгии Карлове), который в 1930-е рискнул представить на суд публики портрет своей музы, сложенный из треугольников и иных строгих геометрических форм. В тот же день под работой появлялся приговор: "Такую тебе и надо!"

Реальный абстракционизм в СССР пришел значительно позже — впервые открыто работы последователей этого жанра можно было увидеть на знаменитой Американской национальной выставке в Сокольниках 1959 года. Кедрин вспоминает:

— Поскольку у нас в те годы в этом стиле рисовали в основном в стол, реакция на скульптуры Виллема де Куининга, картины Джексона Поллока и работы других всемирно известных экспрессионистов была предсказуемой: раз такую живопись выставляют, значит, уже можно.

Так возникла студенческая выставка в Доме кино, в которой кроме Кедрина приняли участие будущий режиссер Юрий Хилькевич и дизайнер Марк Коник. На ней были представлены несколько картин в духе импрессионистов и, по словам Кедрина, "никаких кубиков — скромная студенческая мазня".

— Народу набилось столько, что все на подоконниках висели, толкались в коридоре. Потом с пяти вечера и до полуночи нас ругали, говорили, что наши работы оскверняют память советских художников, погибших на войне.

Реакция на инициативу последовала ожидаемая: за участие в "сомнительных московских выставках и несоответствие творческого метода идеологическим нормам" Кедрина в Ташкенте дважды исключали из вузов. Потом обвинения можно было коллекционировать: 14 заявлений в секретариат художников, санэпидстанцию, пожарную охрану, КГБ. 15-й по счету стала бумага от Союза художников Ташкента — нежелающему каяться студенту предъявили самое опасное на то время обвинение — в тунеядстве.

— Все его дружно подписали: мол, я, такой негодяй, занимаюсь абстракционизмом у себя в кладовке. Главное, что я тунеядец, то есть нигде не работаю и не учусь. Но я не Бродский, я решил сразу устроиться на угольный склад. Зарабатывал в день по 10 рублей, грузил уголек. Очень уставал и был черный как негр.

Диплом удалось получить только с третьей попытки, переключившись с живописи на керамику. Вениамин Кедрин посоветовал сыну применить свое необычное понимание цвета и формы в прикладном искусстве, а художница Надежда Кашина, ученица Роберта Фалька, помогла ему оборудовать собственную мастерскую. В ней молодой художник не только изучал химию и осваивал работу сварщика, кровельщика, монтажника, но и постепенно убеждался в том, что холстом может быть в принципе любая плоскость. Для Кедрина этим холстом поначалу стали тарелки (каждая весом около 10 килограммов) и рельефы. Благо в мастерской все необходимое оборудование было на месте, вот только лампочка слишком низкая, да со стен из-за сырости соль свисала как вата.

Когда же из собственной печи вышли первые блюда с традиционным узбекским орнаментом вперемежку с прихотливыми абстракциями, художнику стало ясно: керамика в оттепельные годы стала в Ташкенте едва ли не самой свободной разновидностью живописи. Керамика, которая у советского начальства ассоциировалась только с посудой, стала и предметной плоскостью, и своего рода социальной защитой.

— То, что я керамист, гарантировало, что я безопасный,— улыбается Кедрин.— Со временем меня даже сделали членом комиссии по народному искусству, благодаря чему я объездил весь Узбекистан, перезнакомился со всеми "усто", мастерами в переводе с таджикского. Ближе всего мне были как раз керамисты — самые многочисленные из народных мастеров, потому что всех лучших ювелиров и чеканщиков к тому времени уже повывели. Большую часть тех, кто остался, приписали к домам быта по разным городам. Их считали предпринимателями, давили налогами. Я ездил по республике, давал каждому рекомендацию для поступления в Союз художников Узбекистана, выбивал для них помощь и пытался уберечь их от всех катавасий, через которые сам прошел.

Границы керамики

Найдя баланс между декоративной и монументальной керамикой, абстрактным искусством ХХ века и вековыми традициями восточных мастеров, Александр Кедрин из художников-бунтарей вышел в первые керамисты Узбекистана. Он стал известен как автор огромных керамических панно для общественных зданий и станций метро Ташкента. Список своих достижений Кедрин перечисляет, медленно загибая пальцы.

— Я сделал санаторий "Узбекистан" в Сочи и Железноводске, аэропорт в Ургенче, Дворец искусств Истиклол, станцию метро "Космонавтлар" и театр имени Хамзы в Ташкенте. Работы у меня по всей республике. А еще разработал технологию изготовления плитки, как делали старые мастера...

Знаете, что на Востоке стихи не декламируют, а поют? Когда гончар сидит перед станком, он обычно напевает стихи. На Востоке все связано: и цвет, и свет, и притяжение. Когда я пишу картину, у меня в голове тоже стучат стихи

Художникам-монументалистам в Советском Союзе дозволялись даже откровенно формалистические эксперименты — лишь бы было "красиво". Александр оказался в своей стихии: он оформил своими абстрактными панно, замаскированными под национальные орнаменты и мотивы в восточном стиле, сотни архитектурных объектов по всему СССР — от фонтанов и станций метро до театров и дворцов культуры. Приглашение на первую зарубежную выставку пришло в 1985 году. Но привезти свои работы в Берлин Кедрину удалось только по кусочкам: целым до Германии добрался лишь ящик с крепежами для экспонатов.

— Как только я прилетел, мне сказали, что произошло несчастье: все тарелки перебиты. Причем осколки от одной тарелки находились в разных ящиках. Я понял: все работы специально растоптали, чтобы не ездил по заграницам Саша Кедрин. Я склеил каждую тарелку. Попросил у организаторов плоский ящик с песком, составил туда все тарелки ребром и собрал их. Попросил достать мне пигменты, смешивал их с белой эпоксидкой и залеплял каждый шов. Конечно, видно было, что работы отреставрированные, но отреставрировал я их хорошо. Выставка открылась вовремя. Немцы были в восторге — еще потом в Дрезден свозили и Берлинскую стену показали, которая упала через четыре года.

— После Берлина мне захотелось вернуться к живописи, которой я прежде занимался только урывками. Но в творческие планы круто вмешалась жизнь: стало неспокойно в Ташкенте, пролилась кровь в Таджикистане, начались трагические события в Фергане... Жена сказала тогда: пора ехать, надо подумать о детях. И вот 5 мая 1995 года наш самолет приземлился в Нью-Йорке. Семь ящиков улетели со мной: это три с половиной тонны моих работ и архивов отца. Все это пришлось выкупать у Министерства культуры, давать взятки таможенникам... Я-то старый дурак: когда в Берлин ехал, не сообразил, что им надо было давать деньги. А если не дать, то будут одни обломки.

С тех пор Кедрин — известный американский художник (он даже представлял США на Флорентийской биеннале осенью 2003 года), возвращается в Узбекистан и Россию только ради редких выставок. Вот как теперь. Рассказывая о своих картинах, правда, он упрямо называет себя русским художником. И неизменно переводит разговор на гончарное искусство Востока, намеренно стирая границы между живописью и керамикой. В конце концов, и то, и другое рождается у него под ритм стихов — на Востоке иначе не бывает, даже если живешь на Западе...