В субботу в петербургском Европейском университете состоялось вручение ежегодной литературной премии Андрея Белого. Лауреатами 2001 года стали Василий Филиппов (в номинации "Поэзия"), Андрей Левкин ("Проза"), Валерий Подорога ("Гуманитарные исследования") и Владимир Сорокин ("За особые заслуги в развитии русской литературы").
Дворец княгини Юрьевской, морганатической супруги Александра II,— идеальное место для смотрин питерской литературы: он напоминает жутковатые декорации новеллы Александра Грина "Крысолов". Гулкая пустота залов, ведущие в никуда винтовые лестницы и двери, аромат восточных благовоний и поземка за окнами. В таком месте особенно эффектно вручать не изменившийся с 1978 года, кокетливо-скромный призовой фонд: рубль, бутылку водки и яблоко. На прозвучавших речах также лежал отпечаток фирменной петербургской странности.
Поэт Михаил Шелех долго представлял отсутствующего по объективным причинам Василия Филиппова, который сделал "сознательный и драматический выбор", "шагнув в пустоту", которую иные, не столь радикальные поэты перепрыгивают. "И он летит", торжественно заключил номинатор, вручая приз дяде лауреата. Господин Шелех имел в виду то, известное всем присутствующим, обстоятельство, что поэт Василий Филиппов уже много лет почти не покидает стен психиатрической лечебницы.Речь философа Аркадия Драгомощенко, представившего Андрея Левкина, бывшего редактора легендарного рижского журнала конца 1980-х годов "Родник", казалась неким интеллектуальным балетом, где туманный смысл слов не важнее интонаций, хрипотцы и пластики оратора. Угрожающе поблагодарив — по-английски — присутствующих за то, что они присутствуют, господин Драгомощенко загрустил по тем временам, когда "были все, когда ключи в колодец, когда как вы постарели Петя", и определил прозу Андрея Левкина как "заурядный эпизод отношений Франкенштейна с терапевтом, вышедший в беньяминовский тираж", и "ментоловый холод жалящего отсутствия, как сказала бы поэтесса Елена Фанайлова, если бы она была здесь". "Я здесь!" — испуганно выкрикнула из угла госпожа Фанайлова, но философ аннулировал ее элегантным взмахом руки. Андрею Левкину оставалось лишь скромно отметить, что "мы в конце концов не пироги, но приходится прикидываться". У зрителей остался на языке стойкий привкус сюрреализма. Слова писателя Виктора Лапицкого о том, что господина Подорогу награждают не только за заслуги, но и за конкретные произведения, показались после этого моветоном, недопустимым бытовизмом. Какие могут быть "конкретные произведения", если все возвышенно, как мистический брак пирога с "иллюзорным доктором Калигари".
Москвичу Владимиру Сорокину не удалось вписаться в столь тесную семью литературных чудаков. Представлявший его писатель Михаил Берг попытался объяснить, почему внимание жюри обратилось к живому московскому классику лишь сейчас. Но присутствующие уяснили из его речи лишь то, что господин Сорокин непрестанно "выкапывает труп советской литературы, трахает его и закапывает снова", поскольку "больше ничего не умеет делать". Хотя писатель способен к внутреннему развитию: за последние годы он освоил те же манипуляции уже с литературой как таковой. То ли застеснявшийся, то ли работающий на контрасте, Владимир Сорокин принял диплом молча.
Главный сюрприз ожидал литераторов в гардеробе, где их рассеянные взоры падали на притулившиеся за вешалками, невесть как туда попавшие ноги манекена в трусах. Кто-то лихорадочно перечитывал стихи из только что купленного сборника прошлогоднего лауреата Ярослава Могутина: "Мне снилось, что я в России и мне решили отрезать ноги, я посмотрел вниз, и вся нижняя половина моего тела отсутствовала — и ноги, и яйца, и все дела". А кто-то — пристально рассматривал коллег по перу, силясь обнаружить некомплект в анатомии, вполне естественный в городе, по улицам которого бродят носы и медные всадники.
МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ, Санкт-Петербург