Мариинский театр показал премьеру балета Сергея Прокофьева "Блудный сын" в постановке Джорджа Баланчина. Спектакль перенесен в Петербург американскими репетиторами по договоренности с нью-йоркским Фондом Баланчина.
В пару к новинке возобновили баланчинскую же "Тему с вариациями" на музыку Чайковского. В конце 1980-х "Тема" стала одним из первых опытов легального освоения хореографии Баланчина русскими артистами. Не доведя до ума, ее отбросили. Однако это не охладило профессионального рвения: десять лет спустя Мариинка, уже став главным российским спецом по хореографии Баланчина, решила вернуться к каверзной "Теме" с высоты нового опыта.
"Блудный сын" (1929) и "Тема" (1947) — два полюса Баланчина. Баланчин 1929 года — это 25-летний русский эмигрант, кое-как зацепившийся в Париже в "Русском балете" Дягилева, нещадно третируемый дягилевской тусовкой новичок с неудобочитаемой фамилией, туманными перспективами и пустым карманом. В 1947-м — заслуженный американский хореограф Balanchine, через губу разговаривающий с заказчиком "Темы" American Ballet Theatre. Совсем скоро, поддержанный инвестициями преданного спонсора Линкольна Кирстайна, он обзаведется собственной труппой и школой и сделает свой театр местом паломничества нью-йоркских интеллектуалов. В "Блудном сыне" он рассказывал историю в темпе комических погонь из немого кино. В "Теме" выстраивал уравновешенную танцевальную абстракцию, декорированную под русский императорский балет времен Петипа. В 1929-м он был беден и беспечен: с лихвой обходясь минимумом постановочных средств, насмешливо превращал скамейку в пиршественный стол, холм или корабль, руки танцовщиков — в весла плывущей галеры, плащ Сирены — в надувшийся парус, библейских гуляк — в бритых налысо петроградских беспризорников, а величавую искусительницу — в ловкую воровку. К 1947 году он так и не научился быть пафосным, но его дисциплинированное, серьезное, обдуманное, ясное искусство выглядело героическим вызовом всему "слишком человеческому", хаотичному, подсознательному в модернистском ХХ веке.
Танцевальные абстракции в творчестве Баланчина победили: в списке постановок, остановившемся около полутысячи, их большинство. Большинство их и в петербургской коллекции Баланчина. Однако именно "Тема", похожая на уже обкатанные Мариинкой "Бриллианты" и "Симфонию до мажор", удалась хуже ни на что не похожего "Сына". Зная, как в Мариинке умеют танцевать Баланчина, убеждаешься, что спектакль просто-напросто стачали наспех.
Кордебалетные девушки и юноши бились с трудной хореографией каждый сам по себе. Корифеи панически пытались опознать друг друга в массовых ансамблевых маневрах. Явно в авральном порядке были отобраны солисты. Высокой, длинноногой Софье Гумеровой, неплохо смотревшейся в остром и ломком адажио, пришлось помучить публику мобильным баланчинским аллегро. Крошечный блондин Денис Матвиенко (свежий киевский рекрут Мариинки) выступил удачнее, но впечатление, производимое им подле рослой партнерши, и печать усталости, какая бывает только у насмерть исхалтурившихся гастролеров, сводили на нет его сольные усилия.
Для "Блудного сына" театр подготовил две сольные пары. Премьера досталась "ветеранам": Сирену танцевала Юлия Махалина, Блудного сына — Фарух Рузиматов. Танцовщики, успевшие сложиться еще лет десять назад и в таковом виде наработавшие себе приличную карьеру, выступили так, как к тому обязывали опыт, статус и тучи влюбленных поклонников: не очень даже бросалось в глаза то, что роли все-таки новые. Те же страдальческие оскалы, заломленные брови, растопыренные пальцы и прочие приметы высокой балетной духовности. И хотя партия Сирены, павой выступающей на пуантах, предательски высветила у Махалиной деревянные стопы, подвели обоих солистов не техника, выносливость или мастерство, а контекст. Среди эмоционально мобильной и пластически стильной мариинской молодежи, со смаком разыгравшей несложные приколы хореографии Баланчина — ходившей гуськом враскорячку, чокавшейся на пиру сжатыми кулаками и вытряхивающей последнее из маститого Блудного сына, Махалина и Рузиматов как будто осели: в каждом па ощущался назидательно воздетый палец. И только благодаря второй паре — Дарье Павленко и Андрею Меркурьеву, вытесненным в непрестижный воскресный "утренник", "Блудный сын" в Мариинке стал тем, чем является на самом деле: коварно простым, непочтительным, увлекательно озорным юношеским шедевром будущего классика.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург