В Александринском театре прошел вечер в честь столетия со дня рождения великого русского актера Николая Симонова.
Александринцы и содействующий Фонд Симонова очень хотели сохранить дружественно-домашнюю интимность: друзья, близкие, добрые знакомые. Но сто лет — довольно проблемная для мемориального жанра дата: приходится задействовать дальний круг вплоть до внуков подруги жены. Говорили актеры и режиссеры, ведущие вечера читали телеграммы, в том числе от президента — все же на домашний вечер не очень походило.
Все, не скупясь на краски, вспоминали, как могуче Симонов сыграл Петра I в одноименном фильме. И было такое ощущение, будто это сам актер прорубил окно в Европу, строил флот, брил бороды и завел науки. Режиссер Александр Белинский зычно сообщил, что Николай Симонов был очень нравственным человеком, и на этих словах пригрозил пальцем собравшимся. Много пели. Про то, что "разошлись, как в море корабли" или что "отцвели уж давно хризантемы в саду". Или просто алябьевского "Соловья".Выступавшие старые актрисы активно показывали, что обращаются к портрету. Без этого романсовые "милые глазки твои" звучали странновато, но и с этим тоже. Не вполне было понятно, при чем тут также соловей, корабли и хризантемы. Но все-таки было ясно, что чествуют драматического актера: на оперной сцене такой вокал освистали бы. Сегодняшние актеры Александринки, которые успели поработать с Симоновым, вышли на сцену в полном составе, выдвинув вперед протагонистку в цыганской шали. Ветераны держали фужеры с шампанским, как бы желая заведомо оправдать какое-нибудь не соответствующее заслугам легкомыслие, если вдруг таковое захочется выкинуть на сцене. Протагонистка спела. Ветераны долго крепились, видимо, опасаясь сходства с хором старых большевиков, однако бравурную коду все-таки подхватили. Получилось удало.
Сам Симонов присутствовал на своем юбилее в виде кинопроекции. С колосников периодически свешивали экран, гасили на сцене свет и крутили фрагменты из знаменитых фильмов с участием великого актера. Свидетели уверяли, что Симонов воплощал советский восторг перед большим, осанистым стилем, а в лице Петра I — перед идеей великого государя. Но на экране видно было совсем иное. Манера Симонова вовсе не была такой уж пафосной: просто он был театральным, а не киноактером и перед камерой играл так, чтоб было видно и слышно на четвертом ярусе Александринки.
Симонов действительно вписался в сталинский классицизм. Но когда он играл сильных людей и стихийные чувства, то делал это с такой дьявольски разумной последовательностью и мастерской основательностью, что Петр или пушкинский Сальери представали теми, кем и были: законченными маньяками абстрактной идеи, слепой к отдельно взятой человеческой жизни. Авторы фильма изображали Петра справедливым, вспыльчивым и добродушным. Но когда в финале Петр I — Симонов на фоне полощущегося знамени пылко говорит о славе русского оружия, делается жутко: вытаращенные стеклянные глаза, ясный пламень безумия, дергается все и независимо друг от друга — щеки, перышки усов, брови, подбородок, ноздри. Какой уж тут восторг.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА