|
"Французские песни, что же еще" |
 |
| Нильда Фернандес придумал "Франзуские сезоны". Он их и откроет |
Людям, воспитанным на английской эстраде, придется поверить мне на слово: во Франции, как и в любой другой стране мира, поют песни. И их там так прямо и называют — песни, то есть шансон. Когда-то шансон обожали во всем мире и у нас любили тоже. Даже Штирлиц, и тот, провожая на задание пастора Шлага, слушал никому тогда не известную Эдит Пиаф, которой, будучи великим провидцем, прочил великое будущее.
После войны шансон у нас полюбили еще пуще. Любили Пиаф, любили Ива Монтана (пока тот не заделался страстным антисоветчиком), любили Шарля Азнавура, с королевскими почестями встречали приезжавшую на гастроли Мирей Матье. Люди более продвинутые знали еще о существовании, скажем, Жака Бреля или Брассенса. К концу 70-х главным фаворитом в области французского пения стал Джо Дассен, благо он удачно мешал исполнение на французском и на английском. Но потом как-то так получилось, что про французскую песню, точнее, про шансон довольно быстро забыли, а вкусы свои ограничили экспортными вариантами в виде Милен Фармер и Патрисии Каас. Ну а продвинутые записали в число своих любимцев Сержа Гинзбура и стали внимательно следить за молодой и космополитичной французской электроникой во главе с дуэтами Air и Daft Punk плюс стильным парнем по имени Дмитрий из Парижа.
И пусть никто не думает, что феномен этот типично русский, вызванный нашими холодами и общей отдаленностью от франкофонной Европы. Французская песня держится там, где ее понимают или помнят: в бывших французских колониях, франкоязычной Канаде и узких "сектантских" кругах бывших выпускников спецшкол с преподаванием ряда предметов на французском языке, причем где бы эти школы ни располагались — в Москве или Буэнос-Айресе. Шансону, строго говоря, на это плевать, потому что французов на его век хватит. И он себе спокойно существует на родине, не бросаясь, подобно американскому или европейскому року, на завоевание всяческих "золотых дисков".
 |
| Группа "Matmatah" играет рок. Но очень французский |
Нильда Фернандес — испанец по происхождению, парижанин по месту жительства и шансонье по профессии. Нильда не любит то, что принято называть шоу-бизнесом, но это странное для певца качество не мешает ему быть автором нескольких крупных хитов, играть на разогреве у Стинга и выступать в знаменитой Olympia. Но больше всего он прославился как любитель воплощать самые странные идеи вроде турне по Франции в повозке, запряженной лошадьми, с концертами как в больших городах, так и в маленьких деревушках.
Зимой этого года Нильду пригласили дать концерт в Москве. Нильда приглашение принял, приехал и сыграл в до отказа забитом клубе "Китайский летчик Джао Да". Российская столица Нильду поразила. С одной стороны, приятно поразила — он обнаружил в ней массу славных людей, с которыми захотелось дружить и работать вместе, например совладельца "Китайского летчика" Алексея Паперного. И еще ему понравилось, что русские хорошо относятся к его музыке. Но были и неприятные открытия. Послушав русское радио, Нильда обнаружил, что из всей франкоязычной музыки у нас крутят только Джо Дассена, Патрисию Каас и Милен Фармер. Знают еще Мирей Матье, Эдит Пиаф и Шарля Азнавура. А тех артистов, которых любят сами французы, совсем не знают.
В Москве Нильда Фернандес пробыл намного дольше, чем предполагало его расписание. Он уезжал, возвращался — провел в России с небольшими перерывами почти полгода. Знакомился с новыми людьми, даже спел дуэтом и снял клип с Борисом Моисеевым. Борис Моисеев, как оказалось, во-первых, уже много лет поет песни Нильды, а во-вторых, как артист Нильду чем-то заинтересовал. Москва и русские нравились Нильде все больше и больше, а вот то, как здесь себя чувствует французская музыка, его все больше разочаровывало. И в какой-то момент у него возникла идея "Французских сезонов" — серии концертов звезд французской музыки в Москве. Эту свою частную идею он умудрился вывести практически на государственный уровень. Не случайно на пресс-конференции по поводу "Французских сезонов" председательствовал и говорил разные серьезные слова посол Франции в России.
 |
| С Ангун мы разминулись... |
— Все же просто с ума сойдут от восхищения, когда все эти люди сюда приедут! — пытается он поселить во мне энтузиазм по поводу "Французских сезонов".
— Кому здесь нужны все эти звезды? Кто о них тут слышал? Кто на них пойдет? — отвечаю.
— Знаешь что,— в качестве последнего аргумента говорит лохматый Нильда Фернандес,— поехали туда. Давай ты с ними познакомишься и тогда наверняка все поймешь...
В 9.00 самолет приземляется в аэропорту Charles de Gaulle. У меня три дня и три подтвержденных интервью (четвертое пока под вопросом).
Я не знаю ни слова по-французски и понятия не имею о том, где эти интервью должны состояться. Я успел послушать несколько дисков тех, с кем мне предстоит встретиться, но только в режиме scan. Я очень слабо представляю себе, в чем принципиальные отличия творчества Жюльена Клера от творчества Клода Нугаро. Представления о том, что у них имеет смысл спрашивать, у меня тем более самые смутные.
Мне 26 лет, и я люблю совсем другую музыку. Вырос я, как положено, на Beatles и "Аквариуме", потом переслушал все на свете (спетое на английском языке) и сейчас отдаю предпочтение либо сочетанию красивой музыки и умных текстов, либо тому, к чему применимо странное слово funky. Без спетого на французском, за исключением разве что песен Сержа Гинзбура, жизнь моя вполне прекрасна. Тем не менее работа есть работа.
Москве обещано шесть концертов. Помимо Нильды, здесь будут петь группа Matmatah, Клод Нугаро, Жюльен Клер, Жорж Мустаки и Ангун.
Певица Ангун — самая молодая из всех. Она родилась в Джакарте 27 лет назад. Ее музыкальной карьере меньше пяти лет. Ее выпускает Sony, у нее мощный промоушн и огромные продажи дисков по всему миру. Она поет очень приятный, интеллигентный поп, который французский язык делает еще более приятным и интеллигентным. И времени для встречи с русским журналистом у нее нет, поскольку она в Канаде с концертами и вернется не скоро.
Так что первая встреча у меня с группой Matmatah — прямо перед ее концертом. Петь Matmatah будет в месте под названием MCM Cafe. Находится оно по соседству со знаменитым Mouline Rouge — в одном из самых туристских мест Парижа. Шофер, который везет нас туда, кивает головой на сверкающие на каждом доме вывески секс-шопов и стрип-клубов. "Вот это,— говорит он,— настоящий Париж".
Внутри стоит бешеный стук барабанов. "Это их ударник настраивается,— пытается перекричать оглушительный грохот Нильда.— А вообще, они не такую музыку играют". Нас ведут в концертный автобус Matmatah — двухэтажный, туристский, повышенной комфортности. За столиком сидят двое из Matmatah. Звучит несколько французских фраз, после которых беседа "провисает" и все сидят молча.
— Ждем третьего музыканта: они хотят давать интервью только вместе,— объясняет по-английски Нильда.
В конце концов третий, как раз барабанщик, приходит, садится, начинает разговор.
Троица из Matmatah выглядит очень типично — этакие веселые раздолбаи. Двое — с длинными волосами, один — с короткой стрижкой и в очках. Хорошо заметно, что интервью Matmatah дают не каждый день.
— Мы познакомились в баре на берегу моря,— говорит тот, что в очках.— С тех пор вместе и играем.
— Музыку, вообще, любим самую разную,— продолжает один из длинноволосых.— Старый рок любим, любим то, что у нас на родине играют.
— Все это внутри себя перевариваем, а потом пишем свои песни,— подытоживает третий.
В результате у Matmatah получается хорошая, очень французская, ни на кого не похожая и веселая музыка в стиле рок.
— А вот в России вас не знают,— говорю я.— У нас слушают Фармер и Каас.
— Ну и что,— отвечает длинноволосый номер один.— В Америке, например, то же самое. Ничего страшного.
Длинноволосый номер два добавляет:
— А я вот из русской музыки слышал только хор Красной армии...
— Я пою с середины 60-х,— рассказывает Клер.— Музыку всегда пишу сам, а тексты у меня всегда чужие. Что я пою? Французские песни, что же еще?
Популярным Жюльен Клер стал очень быстро, и случилось это в разгар студенческих волнений в Париже. В принципе сам Жюльен от них был очень далек. Его отец по убеждениям голлист. А вот дед по материнской линии — выходец из Гваделупы и почти коммунист.
— Так что я рос меж двух огней и в итоге в этих всех партиях слабо разбираюсь. Хотя вот с Миттераном встречался. Ему мои песни очень нравились.
Нравились они и парижским студентам на баррикадах — в какой-то степени он даже был их символом. Вдобавок ему дали роль во французской версии революционного для того времени мюзикла "Hair". И слава Клера была настолько велика, что в 1971 году в парижском Музее восковых фигур установили его статую.
 |
| ... а вот Жюльен Клер ждал нас в Париже |
Его аудитория — миллионы. Часть текстов к последнему диску, который еще не вышел, написала топ-модель Карла Бруни.
— Я ее встретил на какой-то вечеринке. Ну, познакомились и познакомились, сказала, что песни мои любит. А потом мне прислали стихи без указания авторства. Я почитал — дико хорошие. "Кто написал?" — спрашиваю на рекорд-лейбле. "Карла Бруни",— говорят. Кто бы мог подумать?! Хотя она теперь на пенсию вышла, собирается чем-то настоящим заняться.
Спрашиваем про Москву и Россию. Клер говорит, что в Москве уже был — правда, очень давно. Летел в Токио, самолет сломался и пришлось ночевать в гостинице рядом с Шереметьево. Оттуда его ночью тайком вывезли и устроили автоэкскурсию по Москве: "Очень красивый город".
— Кстати,— говорит на прощание Жюльен Клер,— этим рестораном владеет сестра моей жены. Вот тут и фотографии наши семейные висят. Вот этот седой генерал на лошади — предок наш. Эйфель его фамилия. Слышали, наверное? Это жена моя, это опять она. А это Жан Тигана со мной в обнимку. Какой футболист был! С ума сойти прямо! Правда, теперь он тренер очень хороший. Ну вот вроде и все, страшно рад был пообщаться. До встречи в Москве...
Остается встреча с Клодом Нугаро. Завтра в 14.00 самый известный джазовый певец во Франции будет ждать меня дома. Но утром усвистевший на гастроли Нильда передает: "Мой друг Жорж Мустаки все же согласился дать интервью. Он ждет вас у себя в 11.30".
Мустаки и Нугаро почти ровесники: первому 68, другому — 72. Живут они на двух соседних островах на реке Сене. Но друг на друга совсем не похожи.
Жорж Мустаки — седой бородатый старик, довольно мрачный. В 1958 году у него был роман с Эдит Пиаф, и в то время он писал для нее песни. Мустаки живет на очень узкой улице — две машины на ней никак не разъедутся. Дом пятиэтажный, но без лифта. Мустаки живет на самом верху, и к двери в его квартиру ведет узкая крутая лестница, по которой даже мне трудно подниматься. Квартира типично холостяцкая. Внутри одна большая комната, в ней куча всего — гитары, мандолины, аккордеоны, заставленные кассетами, книгами и дисками шкафы, ковры на полу. Покрашенная в белый цвет деревянная лестница на второй этаж — там, наверное, спальня. Классическую парижскую квартиру я представлял себе именно так.
— Кстати, сколько тебе лет? — спрашивает хозяин, ставя на стол чашки с крепким кофе. Я отвечаю, он явно не верит.
— Небось еще в школе учишься!
О себе Мустаки говорит неохотно:
— Да, пою песни, даю концерты. Пластинки записываю. Новых, правда, давно не выходило. Как-то не хочется...
Жорж Мустаки три раза собирался в Россию, и три раза его поездка срывалась.
— Меня однажды пригласили, но предложили какие-то смешные деньги. Я сказал, что лучше спою бесплатно. Но эти люди почему-то не согласились.
В итоге тогда в Москву приехал Элтон Джон.
— Я вообще-то в Москве был — делал пересадку в аэропорту. Что-что? Жюльен Клер то же самое рассказывал? Забавно, забавно. Нет, меня в город не вывозили...
Уже совсем перед тем, как сказать "до свидания", я спрашиваю:
— Кстати, вы сказали, что любите цыганскую музыку. А в Париже жил самый лучший, на мой взгляд, цыганский певец Алеша Димитриевич. Слышали про него?
 |
| Жорж Мустаки опять собирается в Россию. Уже три раза собирался |
— Слышал, слышал. Конец 70-х это, кажется, был... Я с ним познакомился в одном ресторане здесь. Мы потом целый концерт сыграли. Очень было приятно, даже очень... Отличный музыкант, настоящий.
На прощание Мустаки спрашивает, с кем еще назначены встречи.
— Нугаро? Знаете,— говорит хозяин потрясающей квартиры,— у меня много друзей, но все они про меня уже забыли. Живу совсем один. Вот и Нугаро — вроде на соседнем острове, а никогда не зайдет ведь.
Мы обещаем передать Клоду Нугаро, чтобы заходил к соседу...
По словам радионачальника Тьерри, из всех, с кем запланированы встречи, Клод Нугаро — самый отъявленный журналистоненавистник, так что предчувствия у меня самые скверные. На двери в дом Нугаро пять имен, ни одно из них нам не нужно. В конце концов я нахожу буквы CN и звоню. Открывает симпатичная женщина: "Вы журналисты из России? Я жена Клода. Проходите!" "Клод, к тебе пришли! — кричит она на лестницу.— Он сейчас спустится".
"Пошли наверх",— это говорит похожий на медвежонка старый здоровяк в очках. В квартире у Нугаро лифт, и, судя по тому, сколько раз мы в нем прокатились, это главная семейная гордость. "Можно начинать вопросы?" — спрашиваю я. "Нет-нет,— кивает он жене,— сначала шампанское". Жена приносит ведерко с охлажденной бутылкой. Интервью начинается под звон бокалов.
— Мой отец пел в опере. И я рос под классическую музыку — Вагнер, Пуччини, великие оперы. Но однажды, еще до войны, по радио я услышал что-то совсем другое, что-то волшебное, что-то просто потрясающее,— рассказывает Нугаро.
Это он про джаз. Я спрашиваю про 50-е годы — про знаменитую парижскую джазовую сцену, прокуренные клубы, про Бориса Виана. "Да-да, славное было время".
Вдруг голос Нугаро начинает дрожать, а сигарета без фильтра трясется в руке.
— Знаете,— говорит знаменитый французский певец, который ненавидит журналистов,— я очень волнуюсь. Для меня это все так важно: Достоевский, Чайковский, Тарковский... Я так люблю Россию.
— Мы ведь в России были,— продолжает Нугаро, и его жена, сидящая рядом, начинает улыбаться.— И наша дочь была замужем за русским. Его звали Олегом.
От брака дочери, впрочем, осталась только вывезенная из России собачка по имени Sobachka.
Интервью все время прерывается. Сначала Нугаро ставит нам диск, где Жан Кокто читает свои стихи, а потом заводит молодую и очень модную полуэлектронную группу St. Germain. Она играет что-то очень похожее на джаз, и более чем немолодой Нугаро приплясывает вокруг нас, щелкает пальцами и спрашивает: "Чувствуете? Это свинг! Да-да! Чувствуете?"
Клод Нугаро поет на французском языке джаз — великолепный, уникальный, неподражаемый джаз. Он показывает нам DVD со своим концертом, которое только готовится к выходу. На нем совсем не медвежонок, а настоящий харизматик, великий артист, и публика повинуется каждому движению его пальца. А Клод приплясывает вокруг нас: "Вот ведь какие хорошие у нас музыканты! Чувствуете свинг?"
Мы собираемся прощаться, но Нугаро предлагает пообедать вместе. За обедом я вежливо интересуюсь, что за проблема у Нугаро с журналистами. Тот с радостью объясняет: "Во всех французских газетах обо мне пишут самодовольные педики, которые ничего не понимают в музыке. Они пишут, что я неактуален. Бред какой-то! А вы мне, ребята, очень нравитесь".
Тьерри, когда слышит, что у Нугаро мы пробыли не полчаса, а три с половиной и вдобавок вместе пообедали, чуть не давится кофе. По его мнению, такого не может быть, потому что не может быть никогда. А я думаю о том, как мне повезло со всеми этими людьми встретиться и как повезло Москве, что все они будут у нас петь. И дико стыдно за собственные мысли о том, что "Французские сезоны" — не самая удачная идея. Уже в Москве я говорю Нильде, как я ему благодарен за поездку.
— Слушай,— говорит он мне,— а не мог бы ты меня познакомить с русскими музыкантами, которых я еще не знаю? Может, им стоит попробовать сыграть во Франции?
ЮРИЙ ЯРОЦКИЙ