В России должна была появиться полноценная биография писателя, написанная с учетом всех последних изданий, переводов и исследований. Мистер Набоков уже давно зачислен в американский пантеон significant people. Именно американскому набоковеду Брайану Бойду (Brian Boyd) когда-то предоставила редкие документы вдова писателя Вера Набокова (внушительная биография Бойда в скором времени будет издана и у нас, в той же "Независимой газете"). Там же постоянно продолжают выходить самые разнообразные книги о писателе: от объемной переписки с извечным оппонентом Робертом Уилсоном, удачно преподнесшим писателя-эмигранта заокеанской публике, до научно-популярного описания Набокова-энтомолога.
И на родине Набокова тоже "пришпилили" к коллекции классиков — и активно разглядывают сквозь увеличительное стекло. Собирают конференции, выпускают сборники. Однако требовался и обобщающий взгляд, охватывающий и те, и другие, и третьи берега. В такой книге подробно описывалась бы история семьи, дом на Морской улице с его до мелочей продуманным устройством: "с его многочисленными ванными, телефонной и залом для заседаний, столовой, 'зеленой' гостиной, просторным кабинетом отца, библиотекой из светлого резного дуба; новым флигелем во дворе, воротами, украшенными стеклами с гравированным цветочным орнаментом, окнами-витражами и гидравлическим подъемником" (сейчас в этом доме — Музей Набокова, перепланированную за 70 лет обстановку пытаются понемногу восстановить по сохранившемуся описанию). Здесь аккуратно восстанавливались бы биографические подробности, найденные в набоковских романах,— сам писатель признавался, что реальные эпизоды, подаренные вымышленным персонажам, тут же забывались: "благополучно перенесенные в рассказ целые дома рассыпаются в душе совершенно беззвучно, как при взрыве в немом кинематографе". И описывалась бы вся жизнь героя, от Набокова до Сирина, от мальчика, воспитанного на английский манер и первое свое слово написавшего на иностранном языке, до строгого профессора Корнеллского университета, запрещавшего своим студентам во время лекций "разговаривать, курить, вязать, читать газеты, спать", а также хвалить Достоевского и Томаса Манна. Несмотря на такие ограничения, студентам, слышавшим Набокова (а среди них, кстати, был и ставший знаменитым писателем Томас Пинчон), повезло: до него лекции им читал "старичок-алкоголик, больше всего обожавший покопаться в грязном белье знаменитостей,— его курс получил кодовое название 'Похаблит'". В лекциях же Набокова "не было ни грана вульгарности". То же можно сказать и о новой книге Алексея Зверева.Конечно, автор не может, например, пройти мимо того факта, что набоковская бабушка, урожденная баронесса фон Корф, вышла замуж, когда ей было 15 лет. Тем более что "этот союз стал следствием ханжества и припудренного разврата, столь обычного в великосветской среде: у будущего супруга была связь с матерью его невесты, и сочли, что официальные родственные узы придадут эротическим забавам больше благопристойности". Вот тут бы и развернуть целую главу, "откуда есть и пошла 'Лолита'". Однако, спародировав стиль попсового литературоведения, Зверев с учетом отношения Набокова к "венскому шарлатану" заключает: "Но такие параллели уводят в ненадежную область догадок, уж не говоря о том, что книга, которую из написанного им Набоков любил больше всего, никак не исчерпывается описанием преступной страсти".
Там, где благоразумно останавливается ученый, журналист может и прибавить скорость. Французского писателя и газетчика Оливье Ролена (Olivier Rolin) тоже заинтересовали помещения дома на Морской и цветные витражи имения Набоковых в Выре. Этому он посвятил новую книгу "Пейзажи детства" — "о пейзажах, которые окружали человека в детстве и от которых он на протяжении своей жизни никогда не отрывается полностью,— что-то в этом роде". Оливье Ролен решил сам проверить, как окружающая архитектура, ландшафты, домашняя обстановка и утварь повлияли на творчество русско-американского гения. Для этого он съездил в Петербург: побродил вокруг сгоревшего загородного дома в Рождествене, поглядел на плакат с "мисс Италия-1997" в спальне, где родился Набоков. Настроившись на видения и откровения, француз фиксирует все, что ему приходит в голову: "Санкт-Петербург — город зимы, школы, конца первой любви, Революции... А Рождествено — это Россия летняя, солнечная. И еще девушки-подростки и бабочки".
Видимо, после оплаты номера в гостинице на улице Чайковского у Ролена все-таки остались еще командировочные от газеты Le Monde — помимо Петербурга, он посетил еще предместья Чикаго, старинный французский городок Намюр, Осаку и Буэнос-Айрес. Как настоящий следопыт, он, соответственно, искал места, где жили юные Хемингуэй, Анри Мишо, Кавабата и Борхес. Правда, маршрут путешествия подсказывало ему не только желание посетить японскую баню или зоопарк Палермо. Тут сыграла свою роль магия чисел: все вышеназванные писатели родились в один, 1899 год. Фантазия помогает автору не только протянуть маршрут от Питера до Оук-Парка, но и перебрать все возможные связи между своими героями. Например, Хемингуэй и Кавабата покончили жизнь самоубийством. Борхес демонстративно не хотел читать "Лолиту", потому что не жаловал романный жанр. А Набоков терпеть не мог "мсье Хемингуэя". В конце концов француз, запутавшись в сложных связях и пересечениях, скопом объявляет всех писателей безродными космополитами: "Да и Набоков — не 'русский автор'. Правильнее считать его выходцем из той гоголевской России, из той летучей, неуловимой страны, преобразившиеся черты которой мы, как нам кажется, узнаем в Праге Кафки, в Дублине Джойса. Писатель нуждается еще и в свободе 'быть родом ниоткуда'".