В Москве завершились гастроли Рижского театра русской драмы. Последние дни драма показывала мюзикл "Керри" Раймонда Паулса. 19 и 20 октября за роялем был сам композитор, в забитом до потолка зале Театра имени Маяковского — его именитые и безымянные поклонники, в финале — стоячая овация, после спектакля — демонстрация окончательного примирения российской и латышской культур.
Наверное, у многих могло сложиться впечатление, что московской публике было бы вполне достаточно, если бы в центре сцены поставили рояль, если бы за него просто сел любимец советских женщин Раймонд Паулс (Raimond Pauls) и сыграл бы попурри из своих замечательных мелодий, столь ценимых некогда на просторах единого культурного пространства. Наверное, многие в глубине души признавались себе, что спектакль Театра русской драмы — лишь многолюдное, в двух частях, приложение к маэстро.
Сам спектакль, кстати, давал законный повод для подобного суждения. Он был поставлен в прошлом году всего за неделю: срочно вызванный из Питера в Ригу Геннадий Тростянецкий в пожарном порядке спасал статусную постановку, безнадежно заваленную молодым режиссером. Господин Тростянецкий вышел из аврала победителем и теперь возглавил театр. Для таких экспресс-сроков "Керри" выглядит более или менее пристойно: в спектакле есть организованная массовка, танцы, пара остроумных сцен у главных героев, и вообще, если после одной недели работы исполнители не сталкиваются на сцене лбами, то результат надо признать феноменальным. (Правда, со времени премьеры прошло уже полтора года, так что в целом у актеров было достаточно времени.) В остальном никакой серьезной критики представление не выдерживает: мюзикл предполагает хоть какое-то качество вокала, даже с поправкой на немузыкальность драматического театра, хотя бы некоторую зрелищность и приличную работу микрофонов.
Лучшее, что есть в "Керри",— музыка Паулса. Оперетту "Сестра Керри" по мотивам Драйзера он написал еще в конце 80-х, после чего она на ура прошла в Риге. Теперь оперетту назвали мюзиклом, отчего музыка, разумеется, современней не стала. Но в этом-то как раз и заключен требуемый ностальгический шарм. Мелодия Паулса журчит и плещется, навевая воспоминания о рижском взморье, причем строго советских времен — потому что нынешняя балтийская вода для нас звучания не имеет, мы ее просто не знаем. И сам маэстро, так знакомо наклонившись к роялю и слегка вытянув губы трубочкой, легко перебирает клавиши. Все как когда-то, когда цвел "миллион алых роз", гремел "вернисаж-портрет-пейзаж" и мальчик с девочкой пели про "бабушку рядышком с дедушкой". Вот и теперь маэстро Паулс сидит на сцене русского театра и как ни в чем не бывало аккомпанирует русским актерам из Латвии, поющим на русском языке. Кажется, он даже выглядит как тогда — во всяком случае, моложе, чем в телерепортажах последних лет.
Именно поэтому не было бы такого эффекта, если бы давали просто концерт знаменитого латышского композитора Раймонда Паулса. Хотя и тогда, наверное, публика устроила бы стоячую овацию и зрительницы в первых рядах вырывали бы друг у друга брошенные в зал плакаты со свежими автографами маэстро. Но это был бы просто концерт иностранной звезды. И неизвестно, пришли бы тогда сразу две важные дамы-вице: думская — Любовь Слиска и московская — Людмила Швецова. А уж театральная общественность точно сидела бы по домам: ведь Паулсу, если кто забыл, пришлось быть латвийским министром культуры в самое неприятное время смены шрифтов и заголовков, и именно его руки закрывали знаменитый рижский ТЮЗ под руководством Адольфа Шапиро, и именно эти музыкальные руки российские театральные деятели в начале 90-х письменно обещали никогда впредь не пожимать.
Сам вынужден был наломать дров, сам и наводит теперь мосты: именно Раймонд Паулс служит окончательному примирению. И вот уже министр культуры Латвии, обаятельная дама с прекрасным русским языком, прилюдно называет Русскую драму национальным достоянием своей страны и обещает, что нынешние гастроли войдут в историю. И радостно кивает, когда министр культуры России Михаил Швыдкой говорит, что независимость — вещь хорошая, но он лично от латышской культуры независимым быть не хочет, потому что зависимость — высшая форма любви. И все уверяют друг друга, что госграница — чепуха. И вот уже Любовь Слиска на посольском приеме после спектакля машет рукой стоящей среди актеров Лилите Озолине (Lilita Ozolinia) ("Долгую дорогу в дюнах" разве забыли?) и называет ее подругой. Правда, ошибается в имени. Мы уже помним не все их имена. Но по-прежнему очень хотим, чтобы они с нами дружили. Именно они.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ