82-летний ПЬЕР СУЛАЖ, 54 года занимающийся только абстрактной живописью, рассказал МИЛЕНЕ Ъ-ОРЛОВОЙ, почему он это делает.
— Это ваша первая выставка в России?
— Я сам в первый раз в России, но очень давно, во времена Хрущева, мои работы были здесь на одной выставке. Нина Хрущева заинтересовалась моей картиной. К ней подошел французский куратор и спросил: "Что вы здесь видите?" Бедная женщина долго думала и ответила: "Может быть, балки?" Он задал ей вопрос, который нельзя было задавать про мою живопись.— А какой вопрос в таком случае надо задавать?
— Что вы чувствуете? Что вы видите — можно спрашивать про живопись, которая что-то представляет, а моя живопись ничего не представляет, не изображает. Я не люблю сравнивать разные виды искусства, но вот есть музыка со словами, а есть музыка как таковая. Моя живопись — это тоже просто ритм, просто цвет, просто пространство.
— Есть такая легенда, что Кандинский открыл абстрактное искусство, когда случайно увидел изображение на своей картине перевернутым. Какова ваша легенда — как вы стали абстракционистом?
— Когда я был еще ребенком, я любил рисовать зимние деревья без листьев — меня поражал контраст между светлым небом и рисунком ветвей. Мне уже тогда казалось, что эти формы очень богаты. И еще мне рассказывали, что, когда я был маленьким, меня застали, когда я опустил кисточку в чернила, и спросили, что я делаю, а я гордо ответил, что рисую снежный пейзаж. Все смеялись тогда: чернила ведь черные. Сегодня я сказал бы, что пытаюсь чернилами сделать бумагу белее. И понимаю, что в детстве уже был абстрактным художником, но не знал об этом.
— Вы считаете, что абстракция связана с впечатлениями от натуры, а не является умозрительной конструкцией?
— Абстрактная живопись не отречена от мира, искусство — это наша собственная жизнь. Первый раз я попал в музей в 16 лет, но вовсе не затем, чтобы смотреть на картины,— вместе с моим другом-археологом. Я интересовался археологией, а живопись существует уже 35 веков.
— А что, на ваш взгляд археолога, самое большое достижение искусства XX века?
— В XX веке это, конечно, Малевич, Родченко, Мондриан, Делоне. Но между мной и ими большая разница. Эти художники сразу стали строить теории и как бы оказались их заложниками. И чтобы освободиться от этих теорий, им иногда приходилось совсем меняться. Я же не хочу теоретизировать, теория не может предшествовать произведению, каждое произведение — это эксперимент.
— Возможно, многим зрителям ваши картины покажутся однообразными. А вам самому не скучно на протяжении всей жизни заниматься одним и тем же?
— Мои картины не одинаковы, хотя я и держу какую-то линию, которую никогда не менял. Многие художники, которые работали всю жизнь, знамениты только отдельными своими периодами — это и Джексон Поллок, и Марк Ротко, с которым я был знаком: он прославился своими последними работами, а до этого 26 лет занимался совсем другой живописью. А я 50 лет работаю в одном стиле.
На выставке 40 работ, а всего я написал 1200. Это все вариации черного цвета, но я его по-разному использую. Сейчас меня интересует, как черный отражает свет.
Я участвовал в выставке, посвященной символике черного в разные эпохи и в разных культурах. Черный может быть и символом бунта, анархии. Молодой Марлон Брандо носил черный, черной была форма нацистов, монашеские одеяния, там было праздничное платье императрицы Сиси и маленькое черное платье Шанель — это все разные вещи. В другом зале было искусство — первым висел "Черный квадрат" Малевича, последней — моя работа. Мне сказали, что это потому, что мой черный — это уже не черный. И еще там был раритет — первый в мире черный квадрат, написанный в 1610 году. Его автор — розенкрейцер Хобер Флют. Рядом был его текст о том, что в начале мира все было черным и в конце тоже все будет черным. Так вот я с этими идеями не имею ничего общего.