премьера современный танец
Фото: Agathe Poupeney / Opera national de Paris
В Opera Garnier состоялась премьера вечера Анны Терезы Де Керсмакер. Бельгийский хореограф подарила французской труппе три балета из своего "золотого фонда" 1980-1990-х годов: Quatuor N4 на музыку Белы Бартока, Die Grosse Fuge Людвига ван Бетховена и Verklarte Nacht Арнольда Шенберга. Рассказывает МАРИЯ СИДЕЛЬНИКОВА.
В историю танца XX века бельгийка Анна Тереза Де Керсмакер вошла как создательница так называемых танцевальных концертов. В ее спектаклях музыка, причем наименее приспособленная для танца,— начало начал: она инициирует движение, выстраивает драматургию и определяет характеры. Программа на музыку Бартока, Бетховена и Шенберга целиком перенесена в Парижскую оперу из Королевского оперного театра в Брюсселе, и это классическая Де Керсмакер — без заигрываний с концептуальностью, без спорных экспериментов со сценическими формами, текстами и современными музыкантами.
В Quatuor N4 (1986) на музыку Струнного квартета N4 Бартока сцену делят четыре музыканта и четыре танцовщицы, одетые в черные грубые ботинки, свободные блузки и юбки, игриво взлетающие при малейшем прыжке или вращении. Диалог начинает танец: в тишине девушки синхронно повторяют вполноги простые связки, как бы заучивая их. Раскол в гармоничной четверке случится с первыми нотами. С каждой музыкальной сменой, а их пять, меняется и характер движения. Например, банальный повседневный жест — пройтись руками по волосам — может звучать и меланхолично, и агрессивно, и сексуально. То же самое и финальная игра с юбками: сверкать голыми бедрами в белых трусах можно с воинственностью амазонки, а можно и с наивностью школьницы. Молодые артистки труппы предпочли второй вариант — и упустили многие стилистические нюансы.
Убедительнее выглядит Die Grosse Fuge (1992). Композиция спектакля четко выстроена в соответствии с бетховенской Большой фугой си-бемоль мажор для струнного квартета: одному голосу, повторяющему заданную тему, соответствует один танцовщик. Все артисты в тесных мужских костюмах. Каждый не покидает отведенного ему пространства и зубрит хореографическую фразу до тех пор, пока она не теряет смысла, становясь неузнаваемой. Дольше нескольких секунд тело не может продержаться в вертикальном положении и, сгруппировавшись, рушится на пол. Он — единственная точка опоры, других нет. Нет полета, нет и гармонии: конечности, зажатые в строгие костюмы, как в тиски, вылезают в непредсказуемых и неудобных направлениях. Доведя этот дискомфорт до предела — так, что он передается даже зрителю, Де Керсмакер сбавляет обороты: теперь на пол летят пиджаки, а тело с каждым движением обретает все больше свободы, чтобы в финале вырваться в мощный прыжок.
Последний спектакль вечера — "Просветленная ночь" (1995) на музыку одноименного струнного секстета Арнольда Шенберга. Он сочинил его еще до своего поворота к додекафонии, и это музыка "нахально романтическая", как охарактеризовала ее Де Керсмакер. Есть у нее и литературный первоисточник — поэма немца Рихарда Демеля о ночной прогулке молодой пары в лесу, во время которой женщина объявляет своему возлюбленному, что ждет ребенка, но не от него. Мужчина, как и требует того романтический жанр, все принимает и прощает. Истории, а тем более такие сентиментальные,— совсем не материал Де Керсмакер. В тот вечер на сцене хотелось оставить только одну балерину — вернувшуюся после годового декретного отпуска Мари-Аньес Жилло. В крупном рельефном мощном теле Жилло поразительным образом уживаются уязвимость и сила, и балерина так умно умеет манипулировать им в танце, что ей достаточно заломить длинную руку — в этом естественном жесте будет в разы больше отчаяния, чем во всех самоотверженных "лягушках" ее партнерш по сцене.