На фестивале "Окно в Европу" нашумел фильм "Место на земле". Его режиссер АРТУР АРИСТАКИСЯН ответил на вопросы Ъ.
— Ваша картина была представлена в Канне, получила приз Свободы в Карловых Варах, приглашена в Санденс и на другие фестивали. В чем разница восприятия фильма у нас и на Западе?
— У западного зрителя более структурированное восприятие, опосредованное культурой. Если на экране происходит страшное событие — скажем, давят ребенка, зритель по ту сторону границы принимает правила игры и не забывает, что смотрит фильм, а не телехронику. Его социальный, культурный стереотип не начинает мстить автору — накидываться на картину или, наоборот, бежать от нее. Наш же зритель нередко и в произведении искусства видит лишь повод для социальной полемики. Беда в том, что он воспринимает картину не той частью ума, которой эта картина адресована.— Что же конкретно произошло в Выборге? Почему именно здесь картина вызвала такую реакцию?
— На ММКФ показ "Места на земле" прошел в суете. А в Выборге фильм был впервые представлен нашей киноэлите — пусть и не всей, но значительной ее части. Она восприняла ее как вызов своей системе оценок, в их культурном измерении взорвалась бомба. После одной из первых сцен, когда старый хиппи говорит своей девочке: "Давай научимся целоваться и спать с нищими", некоторые кинематографисты, включая членов жюри, принялись бежать из зала, как в бомбоубежище от налета. Позднее режиссер Светлана Дружинина (она была еще мягче и терпимее других) объяснила этот "исход": мы поняли, что сейчас что-то начнется, нас завлекают в опасное путешествие. Проблема в том, что их сознание инфантильно, и они реагируют на картину, как дети. А ведь речь идет о людях с именами, занимающих видное положение в обществе и в искусстве. Но на самом деле они лишены уверенности в себе, у них явно не все в порядке с идентификацией.
— Пытались ли вы объясниться на пресс-конференции?
— В такой обстановке это было невозможно. Наш "ленин" Леонид Мозговой, та же Светлана Дружинина все что-то пытались объяснить, почему они не принимают картину, но это были сплошные выплески эмоций. Я сидел за столом вместе со своей актрисой и по идее должен был отвечать на вопросы. Но вместо вопросов были сплошные ответы. Потом ведущая сказала: дайте все-таки последнее слово подсудимому. Никто не пытался говорить о структуре, о невидимой стороне картины. И я не мог, поскольку оказался, по существу, на судебном заседании.
— Кроме киношников, на фильме была другая публика?
— Да, и вот как раз простые люди восприняли кино нормально. Больше того, говорили: мы понимаем, это метафоры. Кино, как и Христос, говорит языком притч, и простые люди к нему готовы. А киноистеблишмент воспринимает все буквально, в грубо социальном аспекте — как посягательство на их культурное пространство, на их стереотипы.
— Почему вы раньше уехали с фестиваля?
— Один из членов жюри прозрачно намекнул: езжай лучше, парень, в Москву и работай, здесь тебе делать нечего. И я поехал, не строя из этого никакой трагедии. Скорее мне смешно, немного грустно и жаль этих людей. А вот выборгские учительницы целый день провели с нашей актрисой, предлагали ей даже пожить у себя дома. Музыканты из приглашенного в Выборг Квартета Шостаковича сказали, что фильм их потряс. Это люди, которые воспринимают ритм и вибрацию, а не смотрят на бытовую и социальную сторону, которая в жизни в сто раз ужаснее, чем показано в фильме. Что касается киносреды, то она утратила нормальную зрительскую реакцию, а профессиональной так и не приобрела.