130 лет назад родился балетмейстер Горский — петербуржец, спасший московский балет от вымирания. Первый русский хореограф, выработавший собственную концепцию балетного театра. Балетмейстер, ни одного оригинального балета которого не сохранилось к концу его жизни. Реформатор, чьи идеи пришлись бы не ко двору и сто лет спустя.
Петербуржца Александра Горского, возглавлявшего балет Большого театра в 1901-1924 годах, москвичи чтут не менее рьяно, чем северная столица — француза Мариуса Петипа. На рубеже веков именно он не только спас московский балет от исчезновения, но и превратил захолустный придаток столичной фирмы в самостоятельную жизнеспособную компанию. К приезду молодого специалиста, командированного из Петербурга для переноса "Спящей красавицы", балет Большого третий десяток лет находилась в коме. Репертуар скукожился до пяти названий. Зал пустовал. Труппу сократили наполовину, жалованье урезали. Вскоре собирались упразднить вовсе. В класс ходили лишь ведущие солистки. Остальные выживали как могли: учили танцам купеческих детей, разводили коров, драли бараньи шкурки на перчатки, пекли пирожки и содержали пансионы. Труппа, однако, была благодушной, покладистой, довольно молодой и, как ни странно, достаточно дееспособной.
Во всяком случае, громаду "Спящей" столичный специалист умудрился поставить всего за девять дней. В Петербурге вздохнули с облегчением и поручили молодому балетмейстеру и впредь приобщать Москву к столичным новинкам. Окрыленный Горский за два сезона поставил в Большом семь многоактных классических балетов. В том числе, заручившись поддержкой художника Коровина, собственного "Дон Кихота". В нем-то и обнаружились личные пристрастия молодого автора: унифицированный кордебалет превратился в безалаберную барселонскую толпу, дриады сломали стройные ряды и закренделились гирляндами, новомодный эстрадный танец "серпантин" влез в сон Дон Кихота, цыганки танцевали босиком, тореодоры дрались на ножах. Балет был признан декадентским, однако имел оглушительный успех.И тогда молодой балетмейстер, страстный поклонник Художественного театра, рискнул поставить оригинальный спектакль. "Дочь Гудулы" (1902) — натуралистическая "мимодрама" по роману Гюго — полемизировала с грациозной "Эсмеральдой" Петипа. В балете пытали и вешали, профессионально воровали (учились на манекенах), буйствовали уроды и безрукие калеки. Балерины в рубищах, с нечесаными космами, с достоверными синяками, воодушевленно изображали проституток и нищих. Полубезумная Эсмеральда юной Софьи Федоровой вводила в оторопь бывалых рецензентов. Со спектакля не вылезал молодой Станиславский, только что преподнесший Москве собственную сенсацию из жизни низов — "На дне" Горького. Менее продвинутая публика была шокирована: критики обвинили балетмейстера в садизме, а один из самых пылких обозвал живодером.
Главе Большого дали по рукам. Следующие четверть века реформатор должен был балансировать между творчеством и кассой, контрабандой протаскивая новшества в традиционные балеты. Изобретать свежие классические ансамбли и яркие характерные танцы Горскому ничего не стоило. Но, почитая балет пьесой без слов, он вколачивал в условные сюжеты "психологию", воевал против пачек и трико, выпускал на сцену босоногих "дунканисток", радикально менял концепции и разрушал канонические святыни. К концу карьеры Горский с грустью подытожил: "За 18 лет работы я сделал только шесть пьес, которые были моими, и только четыре, в которых традиции балерины мне совсем не мешали". Многолетние сражения с начальством, прессой, премьерами собственной труппы довели спасителя московского балета до душевного расстройства — фактически отстраненный от театра, хореограф умер в 53 года.
История сыграла с Горским злую шутку: создатель "мимодрамы" — жанра, определившего магистральный путь советского балета, остался в анналах как копиист и перелицовщик старых спектаклей. Современные теоретики снисходительно именуют его эклектиком. Обломки хореографии Горского можно увидеть в "Лебедином озере", его именем подписывают "Дон Кихот", какие-то фрагменты мелькают временами в дивертисментах. И сегодня не всякий специалист отличит их от композиций академиста-Петипа: все свалено в кучу под ярлыком "русская классика". Между тем этого трудоголика "с мягким и женственным характером" и сегодня причислили бы к ярым радикалам. Можно ручаться, что его "виллисы" в погребальных саванах, "тени" в индийских сари, "лебеди" с гигантскими крыльями из перьев были бы ошиканы в России и сейчас — так обращаться со священными чудовищами классики могут позволить себе лишь иностранцы. И то в конце ХХ века.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА