В дни, когда страной управлял ГКЧП, Михаил Горбачев находился с семьей на даче в Крыму. Что происходило в Форосе и что происходило после возвращения советского президента из Фороса, корреспонденту Ъ ПАВЛУ Ъ-КОРОБОВУ рассказала дочь Михаила Горбачева ИРИНА ВИРГАНСКАЯ.
"Больше всего мы боялись, что папу от нас увезут"
— Но тогда, в августе 91-го, вам было страшно?— Это было огромное потрясение. Мы ведь были все вместе: дети, папа, мама. С нами можно было сделать все что угодно. Больше всего мы боялись, что папу от нас увезут или нас от него. Великое счастье, что все продлилось так недолго — всего три дня. Потому что, если бы это хоть на чуть-чуть затянулось — на неделю или на десять дней, из этой ситуации уже не было бы выхода, кроме какого-то физического насилия. А потом: люди, которые приняли решение остаться с нами — выдержали бы они больше этих трех дней? Ведь у всех же были семьи в Москве.
— А ваши дети как реагировали на эту ситуацию?
— Мы их изолировали. Они сидели в отдельной комнате и практически ничего не поняли.
— Главным аргументом ГКЧП было то, что президент болен и не может исполнять своих обязанностей...
— Если в связи с радикулитом можно отстранять от власти, то тогда да, они все сделали правильно.
— А вы не пытались уехать из Фороса?
— Как мы могли уехать, когда все было блокированно? Что, лезть на забор? Машины были угнаны, а гаражи перекрыты автоматчиками, на вертолетной площадке тоже стояла машина с автоматчиками. И что, надо было прорываться? Это был бы такой подарок путчистам, потому что в случае чего они сказали бы, что не поняли, кто и куда прорывался.
— Ваша мама в свое время говорила, что она боялась, что Михаила Сергеевича могли отравить и вы с опаской относились к еде. Для этого были основания?
— История нашей страны многогранна, и ей знакомы истории с отравлениями. А ведь наша жизнь как выглядела? Весь обслуживающий персонал был из КГБ. Даже продукты и те были оттуда. Все подчинялись одному человеку. И когда к тебе ни с того ни с сего является начальник твоей же охраны в составе путчистов, что ты должен думать? Мы же не знали, как будут вести себя все те люди, которые нас окружали. Они же все на службе в КГБ. Вот и представляй себе все, что хочешь.
— Значит, то, что охрана была верна президенту — вранье?
— Нет, нет. Личная охрана, кроме начальника личной охраны Медведева, осталась верна. Но у них ситуация тоже была тяжелой. Представьте себе, начальник охраны, то есть их непосредственный начальник, собирается и уезжает. По сути, бросает их. И что им делать? То ли они должны выполнять указания того, кто стал вместо Медведева, то есть Генералова, то ли они должны принять решение подчиняться только президенту. Они приняли решение, что в течение этих трех суток останутся с нами.
— А правда, что Медведев уехал, потому что ему было пора в отпуск уходить?
— Вранье. Никуда он не уходил. Он должен был с папой лететь на подписание союзного договора, и об отпуске речь вообще не шла.
— Что вы чувствовали, когда к вам во второй раз приехали путчисты? Вам было известно, зачем они приехали?
— Мы уже имели информацию из передач по радио и телевидению, как складывалась ситуация в Москве. Но был ужасный момент, когда объявили, что российской делегации разрешили вылететь в Форос — мы испугались, что что-то может произойти. Потому что отца объявили больным, а он здоров. И логически рассуждая, можно было подумать, что его могут сделать больным.
— Ваш отец тяжело переживал предательство своего окружения?
— Переживал. Он вообще человек достаточно эмоциональный. Его часто упрекают, что он много говорит, но он много говорит, потому что хочет убедить. Ему еще мама часто говорила: "Тебе все равно не удастся всех убедить". А вот ему казалось, что если объяснить человеку, то он обязательно поймет. Это его позиция. Это его страсть, соединенная с убежденностью в том, что людям надо объяснить, а не гнать, как стадо, чтобы они сами принимали решения. Отсюда и манера долго говорить.
"Когда папа ушел в отставку, начался нескончаемый Форос"
— Вы часто вспоминаете те три дня в Форосе?— Вы знаете, многое уже стерто из памяти. Вынести все, что было вынесено за эти годы, можно, только убирая некие события из своей памяти. Это своего рода защитная реакция. Были не менее страшные вещи, чем Форос. Когда папа ушел в отставку, начался практически нескончаемый Форос. Форос был зримым событием, а то, что происходило после,— это осталось невидимым для людей. И поэтому так не воспринималось, как август 91-го. Мама даже хотела написать книгу о годах после ухода в отставку. Это был ежедневный Форос — это была бездна предательства, клеветы, изоляции и всего чего угодно.
— Почему так получилось, что весь мир благодарен Горбачеву за происшедшие перемены, а собственный народ — нет?
— Мир воспринял то, что было сделано, потому что прежде всего было покончено с холодной войной, исчезла угроза ядерной войны, дикое противостояние. И когда всего этого не стало, мир воспринял это с благодарностью. У нас было тоталитарное государство, мы были полностью изолированы от внешнего мира. Кому-то нравилось жить так, а кому-то нет. И надо было дать людям право выбирать, как жить и где жить. Ведь это право человека, а не государства. Но все последующие годы в нашей стране были очень тяжелыми. Надо было выживать, надо было как-то зарабатывать и кормить детей. Люди ведь живут сегодняшним днем. И их можно понять. Поэтому судить строго не буду. Мы такие, какие мы есть. Хотя я вспоминаю, когда папа только стал генсеком, ему говорили: "Михаил Сергеевич, закончите войну в Афганистане и мы вам памятник из золота поставим". Ну, закончили. А памятник где? Есть какая-то присущая нам внутренняя неблагодарность. Мы вообще друг другу редко благодарны даже в обыденной, повседневной жизни. Но все-таки мне кажется, что отношение общества за последнее время к отцу изменилось. И это произошло не со сменой режима. По-видимому, произошло какое-то осмысление.
— А вы не говорили папе, скажем, году в 1993-м, когда уже развалился Советский Союз и пошли непонятные реформы: "Папа, что же ты наделал?"
— Нет. Потому что он делал совсем другое.
— Но одно вытекает из другого. Не было бы горбачевских преобразований, может, не было бы и ельцинских?
— Но тогда главный грешник — это Бог, который нас создал. Человек всегда делает свой выбор. Да, и в 1985-м было много вариантов, и в 91-м. И каждый из них, Горбачев и Ельцин, сделали свой выбор.
— Как вам кажется, почему недовольство людей часто выплескивалось не на вашего отца, а на мать?
— Это тоже естественно. Она была первой за многие годы женщиной, жизнь которой была столь публична. А кто в России любит красивых и умных женщин?
— После предательства со стороны ближайшего окружения вы не разочаровались в людях?
— Разве только они предали? А огромная часть интеллигенции, которая в одночасье все забыла? А громадная часть прессы, которая, получив свободу слова, также все позабыла? Ведь был момент, когда существовал запрет на Михаила Сергеевича. Так разве только они? Круг этих людей обширен. И определенное разочарование всегда преследует. Бывают дни, когда ты разочарован вообще во всем. А бывают дни, когда ты ни в чем не разочарован. Лично я стала гораздо осторожнее относиться к людям, но это не значит, что я их ненавижу. Я просто стала осторожной. А если говорить об отце, то у него осталась неистребимая вера в людей.
— Он умеет прощать?
— Да. Он многих простил.
— А гэкачепистов?
— Вот этого я не знаю. Я думаю, что простить главных, которые были наиболее близки к нему и которые ударили ему в спину, это было бы слишком. Есть все-таки какая-то мера прощения. Я бы не смогла.
"Ельцинский период в каком-то плане себя оправдал"
— Вообще тяжело было быть дочерью генсека? Ведь за вами тоже было пристальное наблюдение.— Ну и что? Я всю жизнь практически так жила, с тех пор как папа стал первым секретарем Ставропольского крайкома.
— Значит, привыкли?
— Ну как привыкла? Сейчас я более счастлива, чем в те годы, потому что я стала более свободна.
— Как вы оцениваете прошедший период после Фороса?
— Те десять лет, которые прошли с 1991 года, я оцениваю неоднозначно. На тот период, который принято называть ельцинским, люди возлагали большие надежды. И он в каком-то плане себя оправдал. Хотя бы в том, что породил некие первобытные формы рынка, но параллельно с этим он и породил коррупцию, криминализацию, отсутствие прав и вообще государство извел до ничего. А ведь государство — это не только карательные функции; это еще и социальная защита населения, защита прав человека и т. д. Вот это все было разрушено. Поэтому у меня неоднозначная оценка.
— Сейчас начался новый этап, к власти пришел новый человек. Чего вы ждете?
— У меня пока не сложилось определенного мнения. С одной стороны, опять появились определенные надежды, потому что это человек молодой, образованный. Хотя, видимо, все-таки связанный с предыдущем режимом — иначе он не пришел бы к власти так легко. Но это другое поколение. С большой возрастной разницей от предыдущих правителей, с другим опытом. Надежды, конечно, есть. Но оценить я его пока не могу.
— С приходом Путина отношение к Горбачеву изменилось?
— Да. Видимо, ушел тот личностный момент, который был между папой и Ельциным. Хотя у Михаила Сергеевича это в большей степени имело характер политического противостояния, а у Бориса Николаевича преобладало именно личностное. Я вообще считаю, что политические решения всегда должны быть выше личных отношений и интересов. Когда личные интересы затмевают государственные, тогда начинается истинная трагедия.