Сегодня исполняется 80 лет со дня рождения Джорджо Стрелера. Великий итальянский режиссер умер 4 года назад, но его самая знаменитая постановка "Арлекин, слуга двух господ" жива до сих пор. У нас к Стрелеру всегда относились с особым пиитетом, но недавние гастроли спектакля в Москве вызвали у театрального сообщества новый прилив любви к режиссеру.
Когда Стрелер (Georgio Strehler) скоропостижно умер, в разных углах театральной Европы, не сговариваясь, объявили: кончился ХХ век. Во второй половине прошлого века он действительно являлся самой значительной театральной фигурой Старого Света. Не только потому, что был единодушно признанным гением, спектакли которого становились достоянием учебников, не успевая сойти со сцены; не только потому, что основал Союз театров Европы и был его бессменным президентом; не только потому, что к концу жизни даже выглядел и вел себя царственно, но еще и потому, что в его судьбе соединились те течения европейского театра, что других задевали лишь краем.Сравнительно молодым человеком, вскоре после войны, он основал собственный театр — Пикколо ди Милано, и всю жизнь оставался последовательным сторонником идеи репертуарного театра, компании актеров-единомышленников. Как и многие приверженцы этой идеи, со временем он перестал быть просто режиссером, став для окружающих учителем, монологистом, театральным проповедником, едва ли не пророком. Но в то же время не превратился, как иные из проповедников, в надменного и ревнивого монастырского настоятеля. Власть над эмоцией зрителя была для него важнее власти над помыслами учеников. Главное для Стрелера все равно совершалось не на трибуне, а в полуподвале одного из миланских домов, на сцене, где он умел творить совсем другую жизнь. Стрелера называли волшебником, кудесником, и в этом не было пафосного преувеличения. Он знал какие-то секреты, благодаря которым самые простые сценические фактуры начинали дышать особой чувственностью.
Джорджо Стрелер, как и большинство его сверстников, сполна отдал дань левой идее. Он был, что называется, очень общественным человеком, долгое время близким к коммунистам. Открыл Пикколо горьковской пьесой "На дне", любил и ставил Брехта. До последних дней своей жизни скандалил с властями, громыхал заявлениями, даже уходил из родного театра в знак протеста против не нравившейся ему культурной политики. Поэтому путь к советскому зрителю ему был хотя бы приоткрыт, была издана его книга "Театр для людей". Правда, в тех спектаклях, которые он в разные годы привозил в Москву,— "Арлекин", "Кампьелло", "Великая магия" и, уже в середине 90-х годов, "Остров рабов" — никаким настоящим гражданским пафосом и не пахло. Разумеется, Стрелер стал для советских театральных деятелей настоящим кумиром не из-за отсутствия оного. Полюбили его за сочетание неподдельного лиризма и постановочного мастерства, за то, что стрелеровские постановки словно облегчали публике дыхание. В миланских спектаклях к победной итальянской витальности и европейской изысканности всегда примешивалась щемящая тоска, знание конца жизни и призрачности самого театра. А когда на видеокассетах разошелся одетый во все белое стрелеровский "Вишневый сад", миланский мастер стал здесь просто властителем дум. Чеховский спектакль Пикколо ди Милано наши режиссеры — от Москвы до самых до окраин — тщательно и долго разворовывали на цитаты.
Та же участь, причем в общеевропейском масштабе, постигла "Арлекина", в разных редакциях играемого уже больше полувека. Теперь он живет без своего автора — в апреле комедия Гольдони открывала Театральную олимпиаду в Москве. Все остальные показанные на ней спектакли были поставлены живыми и здравствующими режиссерами. Но когда Олимпиада завершилась, по всем опросам вышло, что впечатления от шедевра Стрелера перекрыть не смог никто — ни новаторы, ни ретрограды. Они были едины, и вряд ли такого единодушия смог бы добиться кто-то другой. Вскоре после кончины Стрелера в интервью Ъ Петер Штайн (Peter Stein) сказал: "После его ухода мы должны заново осознать, что такое, собственно говоря, театр". Актуальность задачи с тех пор не снята.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ