Изменения налогового законодательства, которые вступят в силу с 1 января 2002 года, коснутся многих налогоплательщиков. В том числе и самых крупных, таких как нефтяники. О том, какую роль в реформировании налогового законодательства России сыграло нефтяное лобби, корреспонденту Ъ ГАЛИНЕ Ъ-ЛЯПУНОВОЙ рассказал первый вице-президент компании ТНК ИОСИФ БАКАЛЕЙНИК.
— Нынешний этап налоговой реформы характерен тем, что в реформирование налогового законодательства России активно включились представители крупного бизнеса и в первую очередь нефтяные компании. Вы согласны?
— Да, у нас появились новые возможности.— Какие?
— Во многом они определяются конструктивной позицией правительства, которое совершенно правильно решило, что при подготовке налоговых законопроектов есть смысл советоваться с крупным бизнесом. Ведь нас это касается в первую очередь. Налоги, которые правительство хочет собирать, платим мы. Во-вторых, в Думе стало гораздо больше депутатов, владеющих вопросом, что позволяет нам активно с ними взаимодействовать. Мы всегда хотели участвовать в подготовке этих вопросов. В этом году у нас такая возможность была, и мы ей воспользовались.
— Успешно?
— В общем да, если говорить стратегически. Те изменения, которые были внесены в налоговое законодательство, в целом ведут в правильном направлении. Другое дело, что нам не удалось отстоять позиции по ряду частных вопросов. Например, мы разошлись с правительством в вопросах налоговой нагрузки. Если общая конструкция законопроектов была согласована и мы ее поддержали, то параметры, которые в нее вошли, мы бы хотели видеть несколько менее жесткими.
— Вы имеете в виду налог на добычу полезных ископаемых?
— Да.
— Вы рассчитывали, что налоговую нагрузку на нефтяные компании можно будет уменьшить или сохранить на прежнем уровне?
— Наши предложения сводились к тому, чтобы нагрузка осталась, может, и не совсем на прежнем уровне, но хотя бы не сильно от него отличалась. Не секрет, что нефтяные компании используют разные схемы работы, а следовательно, и уровень налоговых платежей у них различен. Не так сильно, как Минфин это показывал в своих расчетах, но тем не менее расхождения есть. Мы предлагали ориентироваться на те цифры, которые получались при старой системе у компаний, которые больше всего платили в бюджет. Например, на "Сургутнефтегаз". Однако в окончательном варианте эти цифры оказались несколько выше.
— То есть здесь вы проиграли правительству?
— В целом, я считаю, мы выиграли, а конкретно по налоговой нагрузке проиграли. Правительство продавило свой вариант, исходя из приоритетов бюджета.
— В чем же тогда выигрыш?
— В том, что концепция привязки уровня налогообложения к мировым ценам на нефть — это очень правильный подход, потому что он напрямую увязывает уровень налогов с условиями деятельности. Налог на добычу — инструмент изъятия ренты. А рента напрямую зависит от цены. При низких мировых ценах на нефть налог небольшой или вообще отсутствует, а при высоких растут и платежи в бюджет. Кроме того, тот факт, что на данном этапе налог на добычу привязали к объему, а не к финансовым или ценовым показателям, вокруг которых было очень много дебатов, развязывает нам руки в плане выстраивания отношений внутри наших вертикально интегрированных холдингов. В целом закон стимулирует большую прозрачность, открытость бизнеса, уход от всяких схем, которые приходилось использовать для оптимизации налогообложения, но, с другой стороны, они портили нашу финансовую отчетность.
— Вы упомянули, что в случае резкого падения цен на нефть налоговая нагрузка на нефтяные компании будет сокращаться. То есть нефтяные компании теперь, получается, фактически застрахованы, а повышение налогового бремени при высоких ценах — не более чем плата за эту страховку?
— В каком-то смысле да. Мы сами это предложили и отстояли у правительства.
— Вы верите, что если цены все-таки упадут, то правительство не придумает какой-то механизм, чтобы все равно заставить нефтяников заплатить? Бюджет же надо чем-то наполнять.
— Пока мы договорились друг другу верить. У нас есть закон, и просто волевым решением правительства поменять его будет непросто. Тем более что большую часть поступлений в бюджет от нефти составляют пошлины, а не налог на добычу. Кроме того, у нас есть свежий опыт, когда цены упали до $8-10 за баррель. В принципе не имеет большого значения, что записано в законе. Если компания налог заплатить не может, она его не заплатит. Тогда возникают разные конструкции — всевозможные соглашения с Министерством по налогам и сборам. Все это понимают. Я думаю, что правительство с тех пор стало умнее.
— Решением по таможенным пошлинам, которые теперь будут включены в закон "О таможенном тарифе", вы довольны?
— Не в полной мере. Нам бы хотелось, чтобы пошлины были установлены в налоговом законодательстве. Хотя принципиально конструкция правильна: есть шкала, есть четкая привязка к ценам. Это разумный компромисс.
— А 24-процентный налог на прибыль устраивает нефтяные компании?
— Наличие в России внутренних офшорных зон позволяет говорить о том, что эффективная ставка налогообложения по прибыли нефтяных компаний вряд ли сильно изменится, может быть, несколько повысится. Мы же с самого начала говорили, что готовы обменять упрощение налогообложения, повышение его прозрачности на некоторое повышение налоговой нагрузки.
— Неужели нефтяникам выгодно быть прозрачными? Не проще ли, как и раньше, договариваться с губернаторами, использовать различные схемы для оптимизации налогообложения?
— На данном этапе нам действительно выгодно быть прозрачными. Сейчас стоит вопрос о привлечении серьезных инвестиций, партнеров. Они не горят желанием ко всем прочим сложностям с ведением бизнеса в России добавлять участие в подобных схемах.
— Вы и дальше будете принимать участие в написании законов?
— Конечно. Это нормальный ход. С нами надо советоваться.