В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко петербургский Театр балета Бориса Эйфмана показал российскую премьеру балета "Дон Жуан и Мольер".
Единственный балет, представленный в рамках театральной олимпиады, обеспечил театру Станиславского аншлаг: Борис Эйфман столь же любим народом, сколь нелюбим нынешней критикой. Хореограф, празднующий в этом году 25-летие своего театра, окончательно сформулировал рецепт популярности: равные доли духовности и скабрезности замешиваются на чрезвычайной моторности хореографии, монтаже контрастных эпизодов и редкостной самоотдаче всей труппы. Продукт украшается эффектной сценической картинкой и музыкальным дайджестом из классических шедевров.
На сей раз к украшению были привлечены Вольфганг Амадей Моцарт, Гектор Берлиоз и постоянный соавтор балетмейстера сценограф Вячеслав Окунев. Последний, как водится, установил на заднике конструкцию, общую для всего спектакля. На сей раз это роскошный классицистский портик под королевской короной. Начинка портика меняется, что позволяет ему по мере надобности превращаться то в театральные подмостки, то в кладбищенский склеп, то в замок командора.
Перемешав сцены из жизни Мольера с похождениями его литературного героя, Борис Эйфман обозначил главную коллизию спектакля. Она состоит в том, что Дон Жуан может обладать женщинами, но не хочет, Мольер же очень хочет, но не может. Вообще, в этом спектакле сексуально активны лишь дамы. Похотливые сучки уже в середине первого акта настолько надоедают Дон Жуану, что он приплачивает слуге, лишь бы тот взял на себя приставучую донью Эльвиру. Мольер же, по мысли хореографа, пишет историю пресыщенного плейбоя, чтобы сублимировать собственные комплексы: больной комедиограф не может удовлетворить свою жену Арманду, из-за чего та занимается групповухой прямо на письменном столе гениального супруга. Тот буквально за ноги оттаскивает ее от любовников, но развратной бабе хоть бы хны.
Для того чтобы придать семейной истории трагедийный размах, Борис Эйфман заимствует у Александра Пушкина его донну Анну (та закалывается, сопротивляясь "дьявольской страсти" Дон Жуана) и напоминает об общественной значимости творчества Мольера. Для этого на сцену выскакивают некие матадоры, закидавшие Дон Жуана красными плащами (либретто поясняет, что это "пристальный взор инквизиции"), и появляется Людовик-Солнце (постоял-постоял да и ушел, но тот же источник намекает, что таким образом "дерзкий спектакль был запрещен").
По обыкновению Борис Эйфман чрезвычайно изобретателен по части выдумывания поддержек и па: куда только не просовывают конечности его артисты (тут кроме вышеупомянутой групповухи следует отметить проходку Сганареля на руках с задранными на плечи ногами). Обычно критики эти находки не замечают, поэтому теперь при откалывании особо лихого коленца артисты Эйфмана заглядывают в зал: мол, видели, как оригинально придумано? Следует отметить и новое приобретение Театра балета — Алексея Турко в роли Дон Жуана. Этот темпераментный, координированный, отлично сложенный юный брюнет, не боящийся самых ноголомных револьтадтов и "козлов", успешно заменил былого фаворита труппы Игоря Маркова (тот, судя по партии Мольера, отяжелел и скоро перейдет в разряд мимирующих страдальцев).
Либретто "Дон Жуана и Мольера" Борис Эйфман, как обычно, написал сам. И не надо огульно отмахиваться от этого литературного продукта. Слог либретто — "жестокий искуситель", "горящий взор неотступен от донны Анны", "поцелуй опаляет ей руку", "Арманда купается в страстных взглядах мужчин" — действительно исчерпывающе описывает художественные и пластические достоинства нового балета.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА