Ненасильственный минимализм

Опера "Сатьяграха" Филипа Гласса в Екатеринбурге

Премьера опера

«Сатьяграха» на вид что твой «Щелкунчик»: таинственные огни, волшебная игра света, как будто реальные, экзотически роскошные мягкие декорации

Фото: Мамаев Александр, Коммерсантъ

Впервые в российском театре поставили оперу главного американского композитора-минималиста Филипа Гласса, автора 24 опер, 9 симфоний, инструментальных концертов, 5 струнных квартетов и десятка саундтреков, в том числе к голливудским фильмам. "Сатьяграху" (1979) — вторую часть знаменитой трилогии "Портреты" и единственную в мире оперу о гражданском неповиновении и ненасильственном сопротивлении — сделала интернациональная постановочная команда во главе с режиссером Тадеушем Штрасбергером и дирижером Оливером фон Донаньи. Из Екатеринбурга — ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

"Сатьяграху" в Екатеринбурге невозможно объяснить только стремлением к расширению репертуара. Такое бывает у прогрессивных театров, но одного его не хватило бы, чтобы мысль пошла именно в эту сторону. Своим российским оперным дебютом Гласс обязан директору театра Андрею Шишкину — еще в юности он увлекся Индией, Бхагаватгитой и рок-музыкой (той, с которой академический композитор Гласс в близком родстве,— Робертом Фриппом, Брайаном Ино и далее в таком роде) и сохранил свои привязанности до сих пор. Директор театра знает наизусть 16 мантр, не меньше 14 раз бывал в Индии и даже свозил туда постановщика и сценографа Штрасбергера, чтобы спектакль последнего не был голословным.

Постановка была затеяна два года назад, когда Шишкин сказал агенту Алексу Гаврилову фразу в духе Мартина Лютера Кинга, одного из героев "Сатьяграхи": "У меня есть мечта". Оказалось, она реальна: Гласс благословил постановщиков, ноты нашлись, и год назад началась работа, то есть спектакль сделан не вдруг, он тщательно готовился, а Екатеринбургский театр теперь шестая сцена в мире, где есть "Сатьяграха" и текучие глассовские арпеджио со всем их торжествующим магнетизмом и минорной проникновенностью заполняют не только зал, но и сцену.

Тем временем версия Штрасбергера--фон Донаньи не исчерпывается созданием пространства, где разложенным аккордам было бы удобно переливаться и урчать. Здесь разворачиваются бурные события, хотя драматургия Гласса лишена напряженности. Это цепь условных эпизодов-медитаций. В них есть герои (кроме Махатмы Ганди, его жены, соратников и соратниц, это еще Кришна и Арджуна, Лев Толстой, Рабиндранат Тагор и Мартин Лютер Кинг), есть место действия и время (мифологическая Индия, там Кришна увещевает Арджуну перед битвой: "Проиграешь — достигнешь неба, победишь — получишь царство", Южная Африка сто лет назад, там Ганди начинал проповедь ненасилия), но собственно действия нет. То есть постановщики обладают невиданной для оперной режиссуры свободой. Штрасбергер с удовольствием этим воспользовался и все очень тонко придумал. К статичным глассовским построениям он присочинил историю, равно декоративную, ритуализированную, драматургически пронзительную и к тому же с большим социальным смыслом. Так что после спектакля в очарованной театральностью и медитативностью публике еще разговаривают о ненасильственном сопротивлении и правах человека, что в дверях оперного театра бывает не всякий раз.

С первых тактов зал подкупает реалистичность и живописность спектакля. Зритель вдруг чувствует себя на минималистской опере как дома, словно на традиционном спектакле с эффектами, добром и чудесами. "Сатьяграха" на вид что твой "Щелкунчик": таинственные огни, волшебная игра света (художник по свету Евгений Виноградов), как будто реальные, экзотически роскошные мягкие декорации. Впрочем, быстро становится ясно, что все в сценографии иллюзия и фокус, образы реальности лопаются изящными пузырями компьютерного дизайна видеохудожника Ильи Шушарова. При этом, как ни обманчива ортодоксальность театрального волшебства, происходящее на сцене вполне конкретно: в замедленном движении, в рапиде движется Арджуна, английская колониальная администрация и американские полицейские, индийцы медленно сначала сдают отпечатки пальцев, но потом рвут регистрационные удостоверения, Ганди подвергается нападению, миссис Александер защищает его, раскрывая над ним зонтик, Ганди переписывается с Толстым, издает газету, белые американцы занимают в кинотеатре места чернокожих, поддерживая борьбу против расовой дискриминации, полиция зверствует, Кришна играет на флейте. Все движется к финалу, и там уже зрители чуть не плачут — так пронзительно сделана сцена, где сквозь трезвучия Гласса на фоне кадров кинохроники начинает звучать голос Кинга, которого нет в партитуре,— знаменитая речь "I have a dream" вклеена в музыку хитроумно и деликатно.

При всем индуизме Гласс очень американский автор и "Сатьяграха" (в переводе с санскрита — "упорство в истине") — насквозь американская опера. Тадеуш Штрасбергер подчеркивает важность для Гласса этого финала, не перечеркивая универсальности темы. Каким-то чудом эта история становится близкой стремительно впадающей в антиамериканизм русской публике, и, в общем, не потому, что в одной из первых сцен перед ней ходит Лев Толстой. Опера о вечном насилии и ненасильственном сопротивлении пробирает.

Гласс — сентиментальный мастер, монотонность его трезвучий компенсируется их настоятельной красотой. Его собственная Сатьяграха — бесконечные повторения лаконичных формул, в них он упорствует. И это особенно сильно действует, когда, как во втором действии оперы, внешне бесхитростная музыка особенно печальна.

Свою Сатьяграху пришлось освоить и труппе Екатеринбургского театра. Востребованный европеец дирижер Оливер фон Донаньи, не в первый раз занятый Глассом, был внимателен и терпелив, и за несколько месяцев оркестр, в составе которого только деревянные духовые, струнные и непременный глассовский электроорган (медь и ударные удалены из оркестра как агрессивные), хор, которому досталась самая трудная работа в опере, и солисты во главе с Владимиром Чеберяком научились считать количество повторов почти неотличимых друг от друга тактов, чувствовать дирижера спиной, не давить, не суетиться, двигаться медленно, держать интонацию, звучать как мелодические линии в бурлящей массе глассовских органчиков, не форсировать звук и быть частью мерцающего целого, сохраняя собственную уникальность. Когда хор движется через зал, это особенно слышно — у каждого голоса свой рисунок, каждый отличен от идущего впереди и следом, и никакой общей массой человеку себя в таких условиях не поддержать. Редкий опыт, пройденный со всей ответственностью. Удивительно, но уникальный для России по музыкальному качеству и театрально красивый и трепетный минималистский спектакль — не разовая акция, а репертуарная единица. Екатеринбургский театр всерьез планирует играть его несколько раз в сезон — с той же частотой и регулярностью, с какой в нем идут "Онегины".

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...