Завершающим спектаклем мариинской двухдневки на фестивале "Золотая маска" стал "Дон Жуан" Моцарта. На национальную театральную премию он выдвинут в пяти номинациях: "лучший режиссер" (Йоханнес Шааф), "лучший дирижер" (Валерий Гергиев), "лучший художник" (Ральф Колтай), лучшие женская (Ирина Джиоева) и мужская (Евгений Никитин) роли.
Пристальное внимание экспертов "Золотой маски" к мариинскому "Дон Жуану" понятно. Во-первых, своего "Жуана" у Москвы нет, а опера популярна. Во-вторых, в победительном мариинском ореоле эта опера обещает самые сказочные впечатления: оркестровые, режиссерские, вокальные, но еще больше — сценографические. "Дон Жуан", ожидалось, и создан был только для того, чтобы заинтриговывать зрителей сладкой горечью любовной загадки и заключительным аттракционом явления статуи. На "Маске" у "Дон Жуана" есть еще одно предназначение. Это, пожалуй, первая опера, позволяющая завести разговор о соотносимости с европейской оперной актуальностью.
Минувшим летом в Зальцбурге Валерий Гергиев дирижировал "Дон Жуаном" после главного венского филармоника Лорина Маазеля (Lorin Maazel). Это означало, что за Гергиевым зафиксирован статус дирижера-классика и что Гергиев торжественно введен в состав мировой музыкальной элиты. Не беда, что в постановке титулованного шестидесятника Луки Ронкони (Luca Ronconi) зальцбургский "Дон Жуан" блистал скучной роскошью антикварной игрушки и по-музейному дорогой экспозицией примадоннского раздрая. Участие Гергиева оживляло остывшие краски экзотикой русского темперамента.
Мариинский вариант "Дон Жуана" оказался зазеркальем "Дон Жуана" зальцбургского. Вместо звезд — молодые певцы. Вместо богатого антуража — малобюджетка. Вместо вдохновенного русского в Европе — Гергиев-отец, корректирующий поведение "малолеток" разумностью "взрослых" действий. По музыке получилось нормально. Оркестр изящен и не аляпист. Задействованные на сцене инструменталисты излагают Моцарта в красивой, почти старинной манере. То есть питерскому "Дон Жуану" есть чем хвастать.
С режиссурой — другое. Постановка Йоханнеса Шаафа (Johannes Schaaf) оказалась диковинно ничтожной и пустой. Европеец, подпорченный нетрадиционным самообразованием (с 70-х увлекается Востоком), Шааф почел за лучшее сочинить назидательный ремикс памяти наскучивших миру Жуанов-циников. Поэтому приходится сравнивать его работу и с мертвецкой тоской селларсовского "Дон Жуана" (перформанса под негритосов-близняшек), и с беспомощным ретротугодумием "Дон Жуана" Луки Ронкони (где провалился даже Хворостовский, которого обязали к сплошному негодяйству). Зачем Мариинке понадобилась картонная копия того и другого, непонятно. От упреков в плагиате Шаафа спасает только то, что его "Дон Жуан", в отличие от тех негодяев, просто бытовой недоумок-убийца.
Герой вспарывает пузо Командора ножом мясника, отчего последний валится, заголив волосатые ноги в носках от "Красной швеи". Уткнувшись в труп, разводит скорбную анемию Донна Анна. Эльвира первую арию поет, стоя на карачках. Дуэт Жуана и Церлины — в растопырку на скамье. Лепорелло косит под тюху-Маковецкого. Жуан — под Брюса Уиллиса. Аристократ Оттавио — под Баскова. А еще — содранные с зальцбургской постановки неореалистические костюмы крестьян и фашисты-головорезы.
Странно, что во всем этом не потерялись отличный бархатный бас Жуана (Евгений Никитин), легатное сопрано Анны (Ирина Джиоева) и характерный Лепорелло (Ильдар Абдразаков). Из тех голосов, что были слышны,— еще три: фатальный Командора (Геннадий Беззубенков), ровный Церлины (Ирина Матаева) и зычный Мазетто (Михаил Петренко).
Зато бьет свежестью мысль художника Ральфа Колтая (Ralf Koltay). На увертюре мы видим гигантский картон с огромной фоткой женского торса. Торс отъезжает в глубь сцены, и в образовавшийся проем вбегают герои. Вроде как пафос таков: женщина — это дыра. Возможно, для Жуана оно так и есть, но в дыру входит-выходит весь мужской и женский персонал оперы. И ничего больше в спектакле нет: ни статуи Командора, ни грозно-таинственного апокалипсиса возмездия — ничего того, что справедливо ждет русская сцена.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ