Что стоит за признанием Москвы царских долгов Парижу
Албанский синдром французских вкладчиков в царские бумаги интересен не сам по себе. Привлечение внимания к прецеденту признания Россией дореволюционной собственности чревато масштабной реституцией.
Началось все с того, что Москве перед дебютом на рынке евробондов было коварно предложено превентивно продемонстрировать свою платежную дисциплину. И Виктор Черномырдин в ноябре 1996 года в Париже признал российские долги по царским займам. Правда, без вульгарного торга не обошлось. Вилка оценок непогашенных царских займов, пришедшихся на Францию, — от $8 млрд до $40 млрд. Парижские переговоры начались с того, что Ален Жюппе предложил своему гостю признать долг в $1 млрд. Ударили по рукам на $400 млн. В Москве это подавалось как крупный успех. Действительно, что такое $400 млн, которые придется выплатить за 4 года, когда первый выпуск российских евробондов принес в казну $1 млрд, и выплачивать их с 9,35% годовых будут 5 лет.
Важно другое: Москва признает права дореволюционных собственников. И это еще аукнется, сначала экспансия реституции может ограничиваться царскими займами у других стран — на очереди Бельгия, а потом может дойти и до российской территории.
Может возникнуть вопрос, почему, пойдя навстречу французам, Москва столь неблагосклонна к немцам? Мало того что Федеральное собрание отказало им в возвращении культурных ценностей, но и размещение в Германии второго выпуска российских евробондов на DM2 млрд обошлось без каких-либо реституционных сюжетов. Если оставить в стороне культурные реликвии, то все объясняется предусмотрительностью Раппальского договора России и Германии 1922 года, по которому Германия отказалась от всех претензий на уплату царских долгов.
Но Раппальский договор уникален. Так что кривая реституции может пойти вверх.
ВАДИМ Ъ-БАРДИН