В истории кино, как и в истории культуры, есть сквозные мотивы и повторяющиеся сюжеты. Знаменитый фильм Джеймса Уэйла "Франкенштейн" (1931), который сегодня вечером показывает ОРТ, — из их числа. Ровно 65 лет назад детище английской писательницы Мэри Шелли впервые появилось на экране, чтобы в очередной раз напомнить человечеству о страхе перед собственными дерзаниями.
Согласно легенде, образ Франкенштейна явился Мэри Шелли, когда дождливой ночью 15 июня 1816 года романтические гении Байрон и Шелли развлекались страшными сказками в обществе личного врача Байрона Джорджа Уильяма Полидори и жены Шелли, урожденной Мэри Уолстонкрафт-Годвин. По собственному признанию, девятнадцатилетняя Мэри "задремала наяву" и узрела "бледного адепта тайных наук и сотворенное им человекоподобное чудовище". Так в 1818 году появился "Франкенштейн, или Современный Прометей" — роман, сочиненный в бреду и обернувшийся кошмаром для всех, так или иначе причастных к его созданию. В 1821 году без видимых причин покончил с собой доктор Полидори, год спустя во время морской прогулки утонул Перси Биши Шелли, а еще через два года лорд Байрон скончался в Греции от приступа желтой лихорадки. Не стоит придавать значения мистическим параллелям, но Джеймс Уэйл, постановщик первого экранного "Франкенштейна", а затем "Невесты Франкенштейна" (1935) и "Человека-невидимки" (1933) тоже погиб при странных обстоятельствах. В 1957 году тело шестидесятилетнего режиссера было найдено в его плавательном бассейне.
Тайны навсегда останутся тайнами, однако в киношной инкарнации рукотворного чудища не было ничего загадочного. В начале 30-х годов Америка переживала жесточайший экономический кризис и вовсю вышибала клин общественного стресса клином кинематографического ужаса. Всего за несколько лет Голливуд воскресил и отработал целый паноптикум глубинных человеческих страхов. На экране поселились аристократ-кровопийца Дракула и гигантская горилла Кинг-Конг, маниакальный экспериментатор доктор Моро и перевоплотившийся в ублюдка Хайда интеллигентный доктор Джекил. Чуть позже появились и их производные — многочисленные зомби, оборотни, вервольфы, люди-кошки и ожившие мертвецы.
Не удивительно и то, что творение доктора Франкенштейна открыло и возглавило эту монструозную кампанию. Написав готическую притчу о границах дозволенного, Мэри Шелли невольно сформулировала одну из самых параноидальных коллизий следующего века — страх перед созданием, вышедшим из под власти создателя. В Америке 30-х годов тема претерпела показательные изменения. В романе у монстра не было ни имени, ни лица, он всего лишь воплощал гордыню пытливого разума и преследовал современного Прометея по всему миру. Роман начинался и заканчивался за полярным кругом, где происходила последняя схватка между творцом и его взбесившейся креатурой. В фильме Уэйла финальная дуэль случается на пылающей мельнице. На смену арктическим льдам пришел очищающий огонь, а ответственность воображения перед собственным еретическим фантомом превратилась в ответ конкретного человека перед другим человеком, пускай искусственным, нелепым и страшным.
С самого начала на роль монстра Уэйл собирался пригласить Бэлу Лугоши, характерного актера венгерского происхождения, только что сыгравшего графа Дракулу в одноименном фильме Тода Броунинга. В последний момент планы изменились. Чудовище сыграл англичанин Уильям Генри Пратт, укрывшийся под псевдонимом Борис Карлофф. Славянское звучание имени свидетельствует о том, что экранизация "Франкенштейна" с самого начала задумывалась не без учета вампирской мифологии, традиционно восходящей к восточноевропейскому фольклору. В фильме, однако, все вышло иначе. Хотя дебютант-визажист Джек Пирс нанес на лицо исполнителя столько грима, что, по существу, превратил его в неподвижную маску, угловатая, сутулая фигура Карлоффа, его дурацкая стрижка и огромные руки, вылезающие из рукавов потертого пиджачка внушали скорее жалость, нежели отвращение. Историки кино всерьез полагают, что невероятный успех фильма в сезоне 1931-1932 годов был вызван в том числе и тем, что в образе гонимого и никчемного аутсайдера зрители увидели самих себя — безработных, полуголодных и отчаявшихся жертв великой депрессии. Аллюзия была столь пронзительна, что даже американская цензура, стремительно набиравшая обороты в начале 30-х, предпочла ее не заметить. Из окончательного монтажа выпала только одна сцена, в которой монстр неосторожно убивает маленькую девочку (в 1987 году при реставрации копии эпизод был восстановлен).
После того, что показывал мировой экран на протяжении следующих десятилетий, старый добрый "Франкенштейн" едва ли способен кого-нибудь напугать. Сегодня вечером мы будем смотреть фильм Джеймса Уэйла как музейную редкость, облагороженную возрастом жанра. Но кто знает, откуда берутся и куда уходят страхи? И в какой момент надо остановиться, чтобы вдруг не попасть в смертельные объятия собственной гордыни посреди дыма, пламени и рушащихся стропил?
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ