Вот вам ипподром. 42 гектара. Тысячи тонн овса ежедневно. Пять сотен лошадей: по цене самолета ахалтекинцы Умара Джабраилова и безответная лошадка Хризантема, папа — тяжеловоз, мама — рысачка. Странное место. Резервация, где люди, похожие на индейцев, живут не такой жизнью, как вся остальная страна.
Тотошка и "Рояль"
— Впервые в жизни стою на трибунах ипподрома. Честное слово,— девушка без имени растерянно оглядывается.
Она два года проработала на ипподроме берейтором и тренером. Ей и в голову не приходило делать какие-то ставки, выигрывать какие-то деньги. Сегодня на трибуны она пришла специально, чтобы встретиться со мной.
По выходным на ипподроме "призы". То бишь призовые заезды, причем наезднику нет никакого коммерческого смысла побеждать. Приз за победу равняется тысяче, что ли, рублей. Лошадь проедает больше. Пять килограммов овса в день. Да плюс сена сколько влезет. Да отруби. Да амуниция. Рысистую лошадь, прежде чем она выйдет на дорожку, собирают часа полтора. На ней надето столько непонятных предметов, что кажется, будто зверь уезжает навсегда, причем в парадной форме.
Раз в два месяца приходит коваль, стрижет лошади копыта, как человеку стригут ногти, и это, кажется, на языке лошадников называется "расчистить". Раз в полгода гонят глистов. Раз в год делают прививки. Кровь берут на анализы. Каждый день отбивают, то бишь чистят, денник и за это платят зарплату конюху. Каждый день чистят саму лошадь...
Еще можно играть в тотализатор, нежно называемый на ипподроме тотошкой. Сумасшедшие наездники ставят на себя.
— Но я в тотошку не играю,— говорит Анатолий Яковлевич.— Угадать невозможно. Даже если лучшая лошадь и лучший наездник, все равно столько обстоятельств...
Анатолий Яковлевич выиграл в Канаде мировой кубок среди наездников-любителей. Он занимается каким-то, не знаю, бизнесом и вкладывает деньги в лошадей. Арендует на ипподроме конюшню. Десяток голов. Ремонт за свой счет. Прибыль?
— Что ты, Валера? Убытки для удовольствия.
Завсегдатаи бегов, отмороженные ипподромные игроки рассказывают, что умные наездники ставят на других, а сами при этом в заезде лошадь придерживают и мешают по возможности всем лошадям, кроме той, на которую поставили. Анатолий Яковлевич только улыбается в том смысле, что легче заезд таки выиграть, чем придерживать лошадь и кому-то мешать.
Байки ипподромных игроков по сути своей похожи на байки игроков рулеточных. Недаром вход на ипподромные трибуны является одновременно входом в казино "Рояль".
— Просто в советское время ипподром был единственным местом, где разрешалось играть,— говорит дышащий водкой человек лет шестидесяти.— Я сорок лет сам хожу и вот дочку приучил. Страсть к игре. Генетика.
— А что ж в казино не играете?
— Дорого.
Рулеточные игроки с пеной у рта доказывают, будто крупье может попасть шариком в цифру. Ипподромные игроки, ежели их слушать, расскажут, что каждый забег есть не что иное, как сплетение интриг. И надо эти интриги знать. И смотреть, на кого ставят знатоки, вроде великого наездника Фингерова. Потому что знатоки не просто угадывают лошадь, а заранее там с кем-то договариваются и все подстраивают.
— Бред,— говорит девушка без имени.— Бред и совсем не интересно. А вон та лошадь, видишь? Кажется, наколота.
Про вывихи, козенцы, "Микомс" и лошадиное здоровье
— Что значит "наколота"?
— Значит хромает. И перед забегом ей обкололи больной сустав новокаином. Злые люди.
Эта девушка просто предпочитает скакать верхом, а не ехать за рысаком в качалке. Верховики и рысачники не то что ненавидят друг друга, но как бы недолюбливают. Верховики за глаза пеняют рысачникам на то, что у тех лошадь ходит "махом", широкой рысью. А широкая рысь — неестественный аллюр. По природе-то лошади давно бы уже было удобно перейти в галоп, но ее приучают все дальше и дальше выбрасывать вперед ноги, и от этого, дескать, она вывихивает плечи. Послушать верховика, так выходит, что рысак к шести годам становится инвалидом и списывается на мясокомбинат.
Рысачники, в свою очередь, говорят, что у конкурной лошади к старости от тяжелых прыжковых нагрузок обязательно образуются на запястьях козенцы, то бишь передние ноги выгибаются вперед и дрожат. А выездковая лошадь должна неестественно высоко держать голову, отчего у нее проблемы с шейными позвонками и внутричерепным давлением.
— Ну, понравилось? — спрашивает, заглядывая в глаза, Анатолий Яковлевич, после того как посадил меня в качалку и дал покататься "тротом", короткой рысью.
Смешно даже. Взрослый серьезный человек на автомобиле "БМВ", но, как ребенок, хочет, чтобы мне понравилось именно в качалке, а не в седле.
— К рысачникам пойдешь? — интересуется девушка без имени, погоняв меня час в манеже и вымотав до полусмерти.
В интонации ее — ревность. Люди, видимо по самой природе своей, делятся на тех, кому нравится в седле, и тех, кому нравится в качалке. Мне неловко говорить милейшему Анатолию Яковлевичу, что я по натуре своей типичный всадник, а фотограф Сергей Подлеснов до сих пор пытается скрыть от меня, что он типичный рысачник. Оправдывается радикулитом.
На самом деле все эти взаимные обвинения рысачников и верховиков основываются на патологической любви к лошадям. Каждому лошаднику кажется, что другой лошадник обходится с лошадью неправильно. А бедная лошадь страдает...
Если бы людей на ипподроме только слушать и никогда не смотреть на коней, о которых они говорят, то веселый зверь лошадь представился бы чрезвычайно изможденным, болезненным, поэтическим, капризным и сообразительным до гениальности.
— Кашляет,— печально говорит конюх, глядя на кашляющего, конечно, но при этом прекрасно выглядящего коня.
— А выглядит здоровым.
— Ты что. Когда в прошлом году на одной частной конюшне пали сразу четыре головы, знаешь, как все перепугались! Думали эпидемия! Закрыли все конюшни на карантин!
— Действительно была эпидемия?
— Нет. Лошадей, оказалось, накормили посевным овсом. Его обрабатывают какой-то гадостью. Лошадям нельзя.
— А как умирают лошади? В смысле, их что, хоронят?
— Ну, мясо обычно отдают собакам, а остальное хоронят,— говорит конюх, известный тем, что когда лошади тяжело болеют, он спит с ними в обнимку на опилках денника.
Собаки при этом, едва завидят лошадь, идущую по конюшне, поджимают хвост и прячутся под тумбочку. Редко найдешь на ипподроме собаку, не получавшую ни разу копытом по голове.
Вот вам ипподром. 42 га. Тысячи тонн овса ежедневно. Пять сотен лошадей, среди которых пять (говорят, по цене самолета) ахалтекинцев Умара Джабраилова и безответная лошадка Хризантема, неизвестно к какой породе относящаяся, если папа у нее тяжеловоз, а мама рысачка. Хризантема катает забесплатно в терапевтических целях детей, больных церебральным параличом, и получает от них любви и ласки больше любого ахалтекинца. А стоит при этом долларов 600, не больше. Странное место. Резервация, где люди, похожие на индейцев, живут совсем не такой жизнью, как вся остальная страна.
Клубы по интересам
— Не надо о нас писать,— говорит Елена Тихонова, администратор клуба Тихонова.— Вдруг напишете плохое.
Клуб Тихонова считается на ипподроме одним из лучших. Во всяком случае, если говорить о конкуре. Профессиональная команда клуба тренируется в Германии. Детская спортивная школа — в ипподромном манеже. И есть еще прокат лошадей, где с каждым чайником занимается специально приставленный тренер.
— Что же я про вас плохого напишу? Вы же хорошие.
— Если хорошо напишете, еще хуже. В конном мире на нас обидятся. Подумают, будто мы заплатили за эту публикацию.
Конный мир действительно существует. Мир, где Симония или Фингеров популярнее Путина, а лошадиные имена Подход, Пост, Пепел значат больше человеческих Маркс, Энгельс, Ленин.
— Ничего больше не нужно, понимаешь? — Анатолий Яковлевич в тесной каптерке готовится к тротовым работам (то есть ездить в качалке медленной рысью). Одевается в меховой комбинезон, который называет камзолом, и в валенки, которые называет валенками.— Ничего не хочется менять, ничего не хочется добиваться. Жизнь буквально нравится такая как есть. Приходить сюда, возиться с лошадьми. Получать от них энергию хорошую. Только вот доорганизовать клуб наездников-любителей и конюшню, чтобы это все выходило в ноль.
По идее, насколько я понял, Анатолий Яковлевич хотел бы превратить ипподром в этакую зону отдыха с барами, беседками, скверами, мангалами. Ему даже пару раз предлагало руководство ипподрома арендовать что-нибудь, кроме конюшни. Но он пока отказывается. В качестве мотивировки отказа демонстрирует, какой построил плетень из веток.
— Ведь красиво же получилось, скажи? А дирекция хотела сломать. Говорят, неспортивно.
На самом деле на ипподроме уже есть одна здоровенная беседка с мангалом. Ее на свои деньги построила жена какого-то посла. Время от времени там отмечают дни рожденья. Еще на ипподроме есть столовая. Или ресторан. То есть, когда там справляют свадьбы, это ресторан. А когда заходят конюхи перекусить — столовая. Еще есть несколько голубятен.
Единая в прошлом территория ипподрома поделена на маленькие конюшни. Конюшни розданы частным клубам. В некоторых — евроремонт, просторные денники, баня, бассейн. В других — запустение, нищета и опилок на полу не двадцать сантиметров, как положено, а столько, сколько бывает, когда пилят ножку от табуретки. Ипподромное начальство, похоже, само не знает, чем должен быть ипподром в идеале.
— Вот только не парком развлечений,— говорит владелец клуба "Матадор" Сергей Никулин.— Это сельское хозяйство такое, понимаешь, ферма.
Никулина на ипподроме знают все. У него командный голос. Во время соревнований, когда надо что-нибудь объявить в микрофон, Никулин объявляет без микрофона: "На ста-а-арт пррриглаша-а-ается-а-а!!!"
Ходит вечно в замызганных штанах с отвисшими коленками, и руки у него всегда земляного крестьянского цвета. При этом в кармане звонит мобильный телефон, и машина джип — достаточно мощный, чтобы тащить малую коневозку с двумя лошадьми. Коневозка — это тоже часть никулинского бизнеса. $10 подача по Москве плюс по доллару за километр.
— Работать просто надо. Корма, стройматериалы. Не верь, что конюшня не приносит прибыли. Если работать, приносит.
Никулин распахивает денник.
— Вот первое, что делаем, когда видим лошадь,— говорит Никулин мне.— Смотрим снизу, жеребец или кобыла,— и сразу командным голосом куда-то в потолок,— Даляр и Дикий на выход! — И снова мне: — Что в этой лошади странного?
— Не знаю. Худая какая-то.
— Па-атихонечку выводим Дикого и Даляра! — барабанные перепонки лопаются.— Да нет. Прямо в глаза бросается. Лошадь стоит в уздечке. Мы ее недавно купили. Она уши не дает трогать. Представляешь, как ее били?
Никулин хватает меня за руку, тащит на улицу. Там на плацу занимается смена. Каждый из всадников платит двести рублей аренды в час. Девочка на Диком и мальчик на Даляре уже встали в строй и рысят по кругу.
— Пойдем, покажу сено.
Я не успеваю опомниться, как Никулин затаскивает меня на подъемную платформу, представляющую собою четыре шаткие доски без перил. Я хватаюсь за трос. Страшно до смерти. Кто-то внизу нажимает на кнопку, платформа летит вверх, мы спрыгиваем на крышу. Обернувшись, Никулин кричит смене:
— Пррродолжаем позориться!
И до звона в голове пахнет сеном.
Манеж
Постепенно приходит весна. Снег на плацу становится льдом, и весь народ постепенно перемещается в манеж. При входе там есть таинственные двери направо и налево. На дверях написано, что посторонним вход воспрещен. Частные конюшни. По цене мерседеса. Ахалтекинцы, арабы.
Частный владелец, покупая лошадь, снимает еще на ипподроме денник за $300 в месяц. В аренду денника входит кормежка, текущее ветеринарное обслуживание и берейтор, лошадиный тренер. Владельцы хороших лошадей часто нанимают берейторами известных спортсменов. Тут возможны проблемы. Лошадь может быть красивой и породистой, но неталантливой. Владелец платит хорошему берейтору $300-800 в месяц. За это берейтор работает с любимым хозяйским зверем так, словно готовит его к чемпионату мира. Или наоборот. Спортсмен, работая берейтором, может добиться на хозяйской лошади выдающихся результатов, и вот когда надо ехать на мировой чемпионат, владелец вдруг говорит:
— Моя лошадка не поедет.
— Ведь она дороже станет, если выиграет. Почему?
— Потому что моя. Я и решаю.
Утром в манеже пусто. Только в специально огороженном углу катают детей, больных церебральным параличом. Называется иппотерапия. Говорят, сидя в седле дети-инвалиды потихоньку выправляются. Один мальчик даже начал связно говорить. Другой — самостоятельно действовать руками. Детей-инвалидов обучают еще профессии конно-спортивного арбитра. И профессиональные спортсмены специально соревнуются, чтобы дети судили.
К полудню народу становится больше. Берейторы на дорогих норовистых лошадях. Чайники. Дети-инвалиды. Сергей Никулин со спортивной сменой своего клуба "Матадор" мечется и кричит: "А-аккуррратненько заходим на прррепятствие!" В три часа появляются еще и девочки из спортивной школы клуба Тихонова во главе с тренером Галиной Ивановной, и начинается ад.
Теоретически, существуют правила движения в манеже. Всадники должны встречаться левыми плечами. Уступать галопирующей смене. Но какой там... Галина Ивановна, видя, что чайники постоянно лезут под копыта ее лошадям, сама садится в седло и с хлыстом, как с шашкой, ведет смену.
Когда Галина Ивановна орет и ругается, девочки улыбаются. Тренер доволен. Если же Галина Ивановна начинает с кем-то из девчонок говорить тихим голосом и на вы, бедняжка белеет от страха. Это высшая степень тренерского гнева.
Частенько бывает, что подыгравший жеребец выбрасывает девочку из седла и все кричат: "Тортик! Тортик!" Упавший с лошади спортсмен должен, по одной версии, принести тренеру тортик, по другой — бутылку водки.
Лошадь — веселый зверь. Сейчас жеребца, если он никого не покроет по дороге, поймают, Галина Ивановна сама сядет в седло и пропишет ему хлыстом, чтоб не баловал. Потом подымется на трибуну и вздохнет:
— Устала как черт. Все ведь под статьей ходим. Ну неужели нельзя отгородить нам часть манежа? Чтобы спортсмены не работали рядом с чайниками.
ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН; ФОТО СЕРГЕЙ ПОДЛЕСНОВ