Некролог
Фото: WireImage/Getty Images/Fotobank
Когда почти 92-летний человек ставит фильм под названием "Любить, пить и петь" (его премьера только что прошла на Берлинском фестивале), это вдохновляет и лечит от депрессии. В свое время Ален Рене считался "совестью кинематографа" — обличал фашизм, тоталитаризм и колониализм. В 1956 году, преодолев саботаж скрытых нацистов, Берлинале организовал три показа фильма "Ночь и туман" о немецких концлагерях — фильма, отвергнутого Каннским фестивалем по настоянию западногерманского посла. В 1966-м в Канне сняли с конкурса картину "Война окончена" об испанском коммунисте: тоже не захотели дипломатического скандала. Ну и конечно, эпохальная "Хиросима, моя любовь" — образец смелого сплава частной любовной истории и вселенской катастрофы.
Но вклад Рене определяется далеко не только этим. Он предвосхитил революцию киноязыка, перебросил мостик между "новым романом" и "новой волной". Он еще в первой половине жизни стал иконой кинорежиссуры, а фильм "В прошлом году в Мариенбаде" — символом интеллектуального кино, построенного не на сюжетике, а на вязи ассоциаций и образов, иногда сюрреалистических, иногда деконструктивистских. Рене объявили предтечей "новой волны" или просто приписали к ней; но волна давно утихла, а Рене продолжал снимать еще долго, уже тяжело больной, почти до последнего дня. Так же и с "новым романом": Ален Роб-Грийе, тезка и ровесник Рене, автор сценария "Мариенбада", умер шесть лет назад, унеся вместе с собой в историю эпоху Le nouveau roman. А Рене ушел совсем в другую сторону.
Трудно назвать другого режиссера, который так пострадал от собственной репутации. И который так свирепо расправился с ней. Чем старше он становился, тем более упорно делал вещи салонные, декоративные, вызывающе аполитичные. Их называли легкомысленными и пустыми — пока не смирились с тем, что человек, так много сделавший для прогресса, имеет право не рвать на себе рубашку и обставить свою старость более достойным образом. С другой стороны, многие критики должны быть удовлетворены. Раньше можно было услышать, что его фильмы рациональны, умозрительны и попросту скучны. Рене парировал, убеждая, что работает "не только шишками, но и впадинами головного мозга". Как бы то ни было, его кинематограф стал другим. Если прежде его укоряли за чрезмерную серьезность, поздние фильмы отличаются бравурной легкостью: это почти что водевили, а самый последний — водевиль в чистом виде.
Рене начинал свою работу в кино с комиксов: подростком снимал на 8-миллиметровую пленку что-то вроде "Фантомаса". Режиссер признавался: "Если бы снимать авантюрные фильмы не было так дорого, возможно, мое творчество было бы другим". Впрочем, это скорее всего были бы авангардные авантюры, а если бы он позволил себе быть сентиментальным, то это была бы железная сентиментальность. Неожиданно автор "Мариенбада" оказался почти примитивистом, а в его "старомодных" водевилях проявились дадаистский юмор и анархизм.
"Любить, пить и петь" снят на основе пьесы "Жизнь Райли" британского драматурга Алана Эйкборна, у которого Рене уже дважды заимствовал сюжеты (фильмы "Курить/Не курить" и "Сердца"). По словам режиссера, произнесенным еще полвека назад, "просто есть люди, которые рассказывают истории, а я воплощаю их на экране". Он никогда не писал сценарии самолично, но обычно обращался к опытным писателям и привлекал их к переделке своих романов или работе над сценарием, даже не ставя в титры собственное имя. Но в конце концов он нашел для себя автора, близкого интеллектуально и культурно, которого не нужно даже перерабатывать. Потому что английский юмор, абсурдизм, джентльменская невозмутимость — в общем, весь тип островной ментальности — оказались ему, французу до мозга костей, по сердцу и по душе.
Помимо комиксов еще одной ранней страстью Рене был театр. Он решил стать режиссером, посмотрев "Чайку" в постановке труппы Питоева. В дальнейшем Рене увлекся документальным кино, связанным с живописью (фильмы "Ван Гог", "Гоген", "Герника"), но, перейдя к игровому, убедился, что спонтанность камеры разрушает всякую условность. И стал намеренно отдавать предпочтение условному диалогу, вовсе не боясь того, что его кино напоминает бульварный театр.
Его поздние фильмы сняты в декорациях, которые кажутся рисованными и немного сказочными, зато безусловна физическая природа его героев, чей возраст так или иначе приближается к финальной черте. Этих героев и героинь играют Сабин Азема, Андре Дюссолье, Ипполит Жирардо — постоянные фигуранты фильмов режиссера, а первая еще и его жена. Невольно вспоминаешь "В прошлом году в Мариенбаде", персонажи которого блуждали по лабиринтам времени и никак не могли вспомнить, где они уже встречались. Но то были декадентские химеры, в поздних же фильмах Рене — это типовые лица французского экрана, лица почти без личности: именно такие нужны режиссеру, чтобы рассказать о событиях, не имеющих ровно никакого исторического значения. О супружеских ссорах и изменах, о семейной рутине и романтических воспоминаниях молодости, о тщетных мечтах изменить свою жизнь или хотя бы в воображении проиграть ее другие варианты.
В последнем фильме Рене, который читается как завещание, есть герой по имени Джордж Райли, которого мы так ни разу и не увидим в кадре. Тем не менее он внесет переполох в угасающую жизнь своих друзей и особенно их жен. Любовная чехарда, в которую дают себя вовлечь кокетливые старушки и вздорные старички, выглядит столь же сюрреалистично, как дважды выползающий из-под земли удивленный крот. А в финале мы видим гроб и подходящую к нему юную девушку. Именно с ней, а не с очередной старушкой уехал Райли на Тенерифе и погиб вовсе не от снедающего его рака, а как мужчина, разбившись о скалу. Рене весело, без пафоса прощается со своими почитателями, не делая трагедию ни из жизни, ни из искусства, ни даже из смерти.