Ровно триста лет назад, 20 октября 1696 года, Боярская дума повелела "морским судам быть", начав таким образом славную историю российского флота, ныне отмечаемую выставкой в Третьяковской галерее. Расположившись сразу на двух этажах на Крымском валу, экспозиция "Очарованные морем" не подвластна ни взору, ни уму: заявленная в названии тема предстает как самая резиновая. В воды житейские, в воды бушующие брошена вся история отечественного искусства.
Такая жертвенность — результат не столько русского максимализма, сколько русского концептуализма. Где флот, там и море, а значит, все вместе: абстрактный корабль веры из иконы "Образ гонения на церковь Божию" и чахлое рыболовецкое судно из грез сурового шестидесятника, чайки в предвестии беды и триумф Чесменской победы, матросы с папиросами в революционном вихре и растянувшееся на столетие вялое импрессионистическое томление — из пейзажа в пейзаж один и тот же мух звенящий рой и свет сквозной горячей паутины.
По чистой случайности нет похищения Европы и отделения хляби от тверди, зато не только Сильвестр Щедрин, но даже Левитан Исаак Ильич представлен нетипичным средиземноморским переживанием, причем в том же зале, где торжествует, разгромив татар и турок, Екатерина Великая кисти льстивого Торелли. Если вспомнить повод для выставки, отчасти воинственный, невольные экспозиционные переклички могут и озадачить: виды Неаполя и Сорренто превращаются в виды на Неаполь и Сорренто, коих у Российской империи все-таки не было. Очарование морем никогда не простиралось так далеко. Смиренно мечтая о втором Риме — Константинополе, Петербург на первый не покушался, и задним числом не надо рисовать таких ужасов. Как говорил старый князь Болконский о княжне Марье: ее уродовать не позволю, и без того страшна.
Политическая некорректность в России почти всегда идет от чистого сердца. Простодушно поделив весь материал на советский и досоветский, организаторы выставки в ЦДХ создали двухъярусную экспозицию, устроенную по принципу синагоги. Нижние "исторические" залы — с респектабельными Айвазовским, Богаевским и Волошиным, с аллегориями и адмиральскими мундирами — словно предназначены государственно мыслящим мужчинам, верхние — с брутальными матросами — их женам, так что первую половину осмотра впору завершить воодушевляющими стихами: "Не любите, девки, море, а любите моряков; моряки плюются стоя у скалистых берегов".
В жанре "плюющихся моряков" несомненным королем был, конечно же, Дейнека, чьи севастопольские работы украшают второй этаж, как пейзажи Александра Иванова — первый. Но к флоту это уже имеет мало отношения, к маринистике — тем более, как, впрочем, и представленный здесь же "Борей" Веры Мухиной, который, кажется, был богом ветра, а не моря. Дейнека с Мухиной спустя век придали геополитическим химерам впечатляющую телесную убедительность, что могло бы стать подобием некой концепции.
Но на тридцатых годах экспозиционная точка не ставится. Выставку продолжает "Семья у моря" Жилинского, этого Доменико Гирландайо эпохи журнала "Юность". Дом творчества на Южном берегу Крыма уподоблен Жилинским укромным медичийским садам, без девятого вала и даже без горизонта. Гневно обличавшаяся во времена перестройки узаконенная фронда шестидесятых теперь производит впечатление комическое, но скорее милое: тема устала, за что ей от души спасибо.
Когда по старинке следуют хронологии, то любое очарование морем, начавшись с экстатического "Образа гонения на церковь Божию", всегда завершается всепримиряющей попсой. В том, что представлено нынче в Третьяковке, можно было бы усмотреть концепцию, пусть невольную, если б аналогичным образом не заканчивалось сегодня всякое начинание. Телеведущий "Тихого дома" Сергей Шолохов, устраивая свою вечеринку в "Метрополе", кажется, учел именно это.
Все презентации стремятся к одному и тому же. Презентируемый зовет именитых Иванова и Петрова, чтобы каждый из пришедших оценил знатность другого, а все вместе — героя вечера. Иванов работает на Петрова, но оба они — на хозяина. В этом смысле успешность мероприятия определяет не верхняя планка, Черномырдин или Киркоров, а нижняя: чем меньше просочилось безымянных гостей, тем выгоднее для презентируемого. Неизбежный балласт у Шолохова был сведен к минимуму. Один остроумец заметил, что количество знаменитостей в тот день в "Метрополе" дало другое качество: зал походил на собрание двойников.
Злые эти речи не умаляют самого принципа подбора гостей, особенно политиков: Жириновский, Брынцалов, Хакамада, Бабурин, Шумейко, Красавченко, Новодворская. Если исключить Сергея Красавченко, который ходит с презентации на презентацию, то получится нечто исключительно цельное. У Шолохова собрались политики разные по демагогии, но одинаковые по психофизике — все как один попсовые звезды. Черномырдину, в буквальном и переносном смысле, был предпочтен Киркоров. Образом вечера можно счесть стол, за которым объединились Боровой, Новодворская и Пугачева, то есть попса от бизнеса, попса от политики и попса от попсы.
Самое же интересное, что таким способом представлялась телепрограмма "Тихий дом", считающаяся на телевидении одной из элитарных. В отличие от устроителей выставки в ЦДХ, Шолохов, надо полагать, понимал, что делает, объявляя не только весь мир, но и собственный "Дом" попсой, тотальной и непобедимой. Такую запальчивость можно было бы признать чрезмерной, если б она не получала постоянных подтверждений.
Не прошло и двух дней после шолоховской презентации, как завершился суд на одной из героинь метрополевского банкета Валерией Новодворской. "Казнить нельзя помиловать", — сказала судья, вроде бы осудив Новодворскую и тут же отпуская на свободу. Дело отправлено на доследование, бесконечный суд, видимо, не завершится никогда. Очевидно, что власть, много лет связанная с Новодворской тайными узами, каким-то глубинным, сущностным родством, не хочет ни посадить ее, ни оставить наконец в покое.
И в том и в другом случае можно было бы величественно бросить в лицо комедиантки стих, облитый горечью и злостью: "Мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает мадонну Рафаэля, мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери". Но как раз этого власть сделать не в состоянии, где пародия, а где Алигьери, неизвестно ей самой, и от статусных комедиантов Валерия Новодворская отличается лишь талантом, заворожившим обезумевшую власть, которая отныне следует за своей супостаткой, как овод за Ио.
Законам попсы подвластно и независимое телевидение, и лишь гордый художник пытается им противостоять, впрочем, не слишком убедительно. На этой неделе получила дальнейшее развитие коллизия НТВ--Герман: дирекция Выборгского фестиваля взяла на себя обязательства выплатить известному режиссеру деньги, которыми телекомпания его премировала.
Предыстория такова. На кинофестивале в Выборге НТВ выступило спонсором приза в 150 млн рублей за неоконченный, уже много лет снимаемый фильм Алексея Германа. Позже, правда, выяснилось, что деньги будут выплачены режиссеру в счет гонорара, который он получит, когда картину покажут по телевизору. Но еще позже стало известно, что своих денег Герман не увидит никогда: за время, прошедшее после Выборгского фестиваля, он со своей женой Светланой Кармалитой опубликовал в "Московских новостях" статью, признанную на НТВ "вздорной". В результате телекомпания расторгла договор, то есть забрала назад приз, торжественно врученный в Выборге.
Сюжет этот оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, реакция НТВ — отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок — не кажется слишком элегантной. С другой — Герман, показав неоконченную картину на Выборгском фестивале и получив за это беспрецедентный приз, поставил себя в затруднительное положение.
Большой художник, каковым, несомненно, является автор фильма "Мой друг Иван Лапшин", как известно, творит по завету Пушкина "с Гомером долго ты беседовал один, тебя мы долго ожидали", вынося на суд тупой, бессмысленной толпы в муках законченное произведение. Представляя различные фрагменты по кинофестивалям и получая деньги от лиц, никогда не слышавших его имени, Герман оказывается в роли попсового тусовщика, которой и должен отныне соответствовать: увы, раз статья в "Московских новостях" не понравилась спонсору, то она и впрямь была "вздорной", вне зависимости от того, содержался в ней вздор или нет.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ