"Пожизненным может быть только заключение"

Ведущий радио новостей Андрей Норкин и журналист Владимир Познер в рамках вечернего шоу "Новости с классиком" обсудили самые интересные новости недели.

[в эфире звучит запись песни Муслима Магомаева]

— Владимир Познер в эфире "Коммерсантъ FM". А это был Муслим Магомаев. Владимир Владимирович сидит напротив меня. Здравствуйте, Владимир Владимирович.

— Да, я бы хотел так петь. Здравствуйте.

— Давно вы хотели так петь?

— Давно, очень давно. Я знал его немножко. Он, конечно, был потрясающим певцом и актером, кстати говоря, замечательным совершенно.

— Не всегда, наверное, получается, реализовать какие-то детские мечты.

--Нет.

— Как вам Олимпиада, на которой вы выступали в качестве комментатора?

— Я не выступал.

— Ну как же? Говорили, что вы будете комментировать.

— Я работал для американской телевизионной компании NBC и был, как у них это называется, русско-американским журналистом, который все может рассказать о России. Я приглашался в программу, в ту или иную, в позднюю, или в праймовскую, или в дневную, чтобы меня могли спросить: "А что вы думаете?"

— А, то есть вы не комментировали ход соревнований?

— Я же не спортивный комментатор. Там профессионалы.

— А что тогда они спрашивали? Какие вещи вы им должны были пояснять?

— Например, что хоккей. Еще до всяких. Это очень важно? Это насколько важно?

--Для России?

— Для России.

— И что вы сказали?

— Я сказал, что это архиважно. И более того, можно было сказать так, что если мы выиграем золотую медаль, то все остальное не имеет никакого значения. А если мы не выиграем золотую медаль, то все остальное тоже не имеет значения.

— Не согласен.

— Я, конечно, преувеличил. Но я попытался…

— Но получилось совсем не так.

— Но они поняли прекрасно, что я имею в виду. Правда, тогда не было еще даже мечты о том, что команды так выступят. Я, помню, разговаривал с некоторыми высокопоставленными спортивными чиновниками у нас до Олимпийских игр, которые мне говорили: в первую пятерку попасть — слава тебе, господи, это будет замечательно. Никто не говорил о первом месте. И это всех поразило. Я думаю, наших, в том числе.

— В первую очередь, я думаю.

— Да, те тоже этого не ожидали. И поэтому не совсем всех радовавшая игра в хоккей отошла на второй план. Был такой анекдот, может, вы его не слышали, еще до того, как все-таки наши биатлонисты выиграли одну золотую медаль, так-то они неважно выступали. Они часто промахивались.

— Да-да, мягко говоря.

— А анекдот был такой, что нашим мужским биатлонистам дан приказ расстрелять наших хоккеистов, и при этом никто не пострадал — они не попадали.

— Нет, я такого не слышал.

— Вот такие тяжелые анекдоты.

— Нет, я слышал только про то, что "сборная России по футболу, снимайте коньки, мы вас узнали".

— Нет-нет.

— Про биатлонистов, нет, я не слышал. А общее впечатление?

— Я вам скажу, общее впечатление — лучше не бывает.

— А вы с чем-то можете сравнивать? Вы на каких-то Олимпиадах бывали?

— Я был до этого на двух зимних Олимпиадах. Я был в Турине, и я был в Ванкувере. Там тоже было прекрасно. Но когда ты видишь, что здесь сделали. Я ведь бывал в этих районах когда-то. Просто построили новый город, два новых города, причем, совершенно европейских, выглядят они замечательно, спортивные стадионы и все сооружения — ну блеск. Я ничего не могу сказать. Я все-таки человек критически настроенный, но изумительная, потрясающая наша публика. Я никак не ожидал, что они будут так аплодировать "не нашим", так поддерживать. Очень хорошо работали волонтеры — приветливые, улыбчивые, помогающие. Атмосфера была прекрасная. Я очень уж опасался, что усилена будет эта безопасность, и это будет на каждом шагу мешать. Она была, конечно, очень сильная, но каким-то образом не очень это мешало, хотя надо было показывать и документы часто, регистрацию и прочее, прочее. То есть все было здорово. И конечно, то, что все сосредоточено рядом, что не надо ездить в горы или вниз.

— В Турине были проблемы большие с этим.

— Да, большие проблемы.

— Считается, что одна из главных задач подобных больших спортивных мероприятий, как Олимпиада, это популяризация спорта. Когда страна борется за Олимпиаду, она, в том числе, хочет каким-то образом быстрее идти по этому направлению. Как вы думаете, сочинская Олимпиада для российского спорта послужит чем?

— Она послужит, потому что победа всегда возбуждает желание подражать. Это просто видно. В странах, где не было тенниса, когда вдруг появились теннисисты, стало их появляться много. Фигурное катание, которого у нас не было до Белоусовой и Протопопова.

— Вообще да, это правда.

— Вот пошло. В этом смысле очень сильно помогает. И конечно, тот спортивный центр, который создали в Сочи, в горах, конечно, должен привлечь множество людей, сотни тысяч.

— Я почему спросил, потому что Владимир Путин, на этой неделе предложил воссоздать систему ГТО, которая была в Советском Союзе.

— Да.

— Тоже для того, чтобы развивать и массовый спорт, и спорт высоких достижений. Как вы думаете, а без возрождения ГТО? Это все-таки не чистый спорт, мы не можем добиваться каких-то результатов?

— Я считаю, что мы можем. Всякое обращение к советскому прошлому лично я воспринимаю как негативную вещь, я против этого. В других странах, в частности, в Соединенных Штатах, никакого ГТО нет, и неплохо выступают, равно как норвежцы, у которых нет ГТО. Массовый спорт не связан с "Готов к труду и обороне", понимаете, сразу военный момент возникает.

— Военный момент — это всегда плохо?

— Да. Я считаю, всегда плохо. У страны должны быть вооруженные силы. В том случае, если она считает, что без них не обойтись. Есть страны, у которых нет вообще. Но будем говорить о серьезных странах, у них у всех есть. Но, понимаете, мне-то кажется, что очень многие беды России связаны с советским прошлым, я в этом абсолютно убежден. И поэтому всякая отсылка к этому прошлому для меня — это негативная вещь, в том числе и музыка гимна.

— Получается такое противоречие даже между идеей некоего правильного патриотического воспитания и способом достижения этой цели?

— На мой взгляд.

— Я понимаю, да.

— На мой взгляд, это так.

— Я же вас пригласил именно как Владимира Познера.

— Я надеюсь.

— А как кого? Мне интересно, как кого я вас мог пригласить?

— Не знаю, Марселя Пруста.

— Это ваша история, Владимир Владимирович. А кстати, ответьте раз и навсегда, я неоднократно видел в интернете, что не было такого опросника.

— Объясняю для всех ваших слушателей. В 1895 году, — в первый раз даже в 1885, — когда, особенно в Англии, очень популярна была эта игра, а именно такие тетрадки с вопросами, на которые надо было отвечать честно, это играли. Это перешло на Францию, и как-то в это играл Марсель Пруст. Там было 35 вопросов. Он настолько интересно ответил, что эти его ответы на опросник сохранились. Это называется "опросник Марселя Пруста". Не он придумал вопросы — это во-первых. Во-вторых, в дальнейшем любой такой опросник автоматически называется "опросником Марселя Пруста". Многие вопросы, которые я задаю, не задавали Марселю Прусту, некоторые задавали. Это так, чтобы все понимали, почему называется "опросником Марселя Пруста".

— Все, кто теперь будет опять спрашивать, я уже теперь знаю, что отвечать.

— Вот можете отослать или послать, как вам удобнее.

— Об этом тоже сегодня будем говорить. Мои студенты просят вам передать, что очень ждут ваш мастер-класс в МИТРО в марте. Вы знаете, что у вас в марте мастер-класс в Институте телевидения и радиовещания?

— Нет, я этого не знаю.

— Считайте, что мы вас позвали.

— Спасибо большое, но я боюсь, что может не получиться. У меня март очень напряженный. Я вообще очень люблю встречаться со студентами, пожалуй, больше всего именно со студентами.

— У меня хорошие, их, правда, очень много. Меня это немножко пугает, у меня 60 человек в группе.

— Зачем вам столько студентов?

— Они так записались.

— Как насчет того, чтобы отсеять некоторых?

— Первый курс еще только, подождите. Сейчас мы их разделим на несколько подгруппок и будем с ними отдельно заниматься.

— В общем, я с удовольствием, но я не уверен насчет марта. Посмотрим.

— Хорошо. Я буду держать руку на пульсе.

— У меня пульс очень редкий.

— Да я не про ваш. Зато у меня частый, у меня такихардия, но не будем о грустном. О политике, значит. У меня есть несколько цитатников, не цитатник Мао, а киношные. "Южный парк" я очень люблю и "Всемирную историю" Мела Брукса. Правда, не все любят Брукса, потому что считают, что у него пошловатый грубоватый юмор.

— Американский такой.

— Да-да, еврейско-американский. Но если мне нужно найти какую-нибудь цитату смешную, связанную с Грецией, с Римом, со Средними веками, мне очень помогает "Всемирная история". Так вот по поводу Сената, на этой неделе ЛДПР предложила, что 16 членов Совета федерации должны назначаться президентом страны пожизненно, потому что у нас в Совете федерации есть представители регионов, а представителей страны в целом нет. Логика была такая, что будет более весомой тогда эта палата, какие-то более значимые решения она будет принимать. Как вы думаете, наш российский сенат какое значение в политической жизни страны играет, помимо коррупции?

— Если отвечать совершенно откровенно, никакой роли не играет.

— А есть смысл менять тогда в нем что-то?

— Если сравнить с Соединенными Штатами, Сенат — это законодательный орган. Палата представителей — это все, что касается денег. Любые решения о выделении, бюджет — это Палата представителей. Четкие совершенно функции. При этом Сенат представлен от каждого штата двумя сенаторами, Палата представителей — от каждого штата некоторым количеством представителей, в зависимости от того, какое население. Все очень стройно и понятно. И конечно, люди, представляющие штат, они там живут или жили, они оттуда, а не откуда-нибудь еще.

— То есть не так, как у нас, когда сенатор какого-то региона, где он не был.

— Не так. Я не понимаю функцию Совета. Я просто не понимаю. Да, они могут заблокировать какой-то закон. Это я понимаю.

— Думский?

— Да. А так, что они делают, я не понимаю. Поэтому на ваш вопрос я совершенно откровенно отвечаю: я не понимаю роль.

— А роль нижней палаты парламента тогда у нас в России?

— Законотворческая. Это ясно совершенно.

— То есть у нас, на самом деле, получается однопалатный парламент де-факто?

— Ну, получается полутора, потому что все-таки те могут заблокировать закон.

— Какой парламент лучше: однопалатный или двухпалатный? Потому что много стран существует и с такой системой.

— И с такой, и с такой. Я не могу ответить на этот вопрос. Вопрос не в том, какой лучше, а в том, как это построено. В Англии, например, как вы знаете, двухпалатный: палата лордов, которая ничего не решает, но зато это очень сохраняет традиции, и палата общин, где действительно все решается. Я думаю, что у них тоже на самом деле однопалатная, но есть некий флер древности в этом всем. А в других странах этого нет. Вопрос в том, для чего. Вот когда в Америке это делится — вы, ребята, занимайтесь законами, а вы занимайтесь финансами — я понимаю логику. Можно сказать: "А нам это не нравится". Это другое дело. Но хоть понятны функции. Когда функции непонятны, тогда, для чего это, не знаю.

— По поводу пожизненного пребывания на каком-либо посту?

— Пожизненным может быть только заключение.

— Подождите, судьи бывают во многих странах.

— Не во многих, но в Соединенных Штатах, например, если президент выдвинул и Сенат принял, то это пожизненно.

— А какой здесь плюс?

— Смысл в этом, что никто не может тебя уволить.

— А если судья что-то не то совершил?

— Нарушил закон, уголовное дело? Это другое дело. Но снять тебя невозможно. Это обеспечивает полную независимость Верховного суда. А у Верховного суда в Соединенных Штатах только одна функция — проверить, насколько то или иное решение, тот или иной законный акт является конституционным. Если нет, то они его отменяют. Больше они ничего не делают. Это их работа — защита конституции в самом прямом смысле этого слова.

— Это они гаранты конституции, получается?

— Да. А что касается того, для чего пожизненные сенаторы — если бы кто-нибудь мне объяснил, для чего. Владимир Вольфович часто предлагает вещи, понимая, что они не пройдут, но о нем будут говорить.

— Не упрощаете?

— Возможно, упрощаю. Но я вообще человек такой, любящий упрощения. Это же известно.

— Не знаю, не слышал про это ничего.

— Ну вот, я вам говорю.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что известны как человек обобщающий.

— Я люблю простые, ясные вещи.

— Это замечательно вы сейчас сказали, это очень хорошо. Матом вы ругаетесь?

— Очень редко.

— В каких случаях?

— Бывает. Но я считаю, что мат — замечательная вещь, если не становится обиходным.

— Вы зачем используете его?

— Чтобы выразить эмоции.

— Вам не хватает других слов?

— Иногда они самые для меня подходящие.

— Это чаще бывает связано с работой или нет?

— Это чаще всего бывает, когда я делаю какую-то глупость, на себя я могу это сказать, когда уронил, разбил что-то.

— Это не глупость.

— Пусть это неловкость, иногда я могу по этому поводу. В адрес других людей я как-то не очень. А, еще когда я играю в теннис.

— Ну, тут сам бог велел, да. Я почему вообще эту тему поднял, потому что на этой неделе госпожа Вербицкая — это руководитель Петербургского государственного университета, очень известный человек в нашей стране — выступала на совете по культуре речи. Так вот она предложила обратиться к руководителям театральных коллективов Петербурга с требованием прекратить использовать мат в спектаклях. Очень много мата стало в театре. Я не могу с ней не согласиться. Я не очень люблю театр, не как Шариков, но я не верю тому, что происходит на сцене. И моя жена как-то меня все-таки уговорила, и мы пришли. Я не могу цитировать, но они говорили как раз те слова, да. Мы ушли.

— Плохая пьеса?

— Нет, не плохая пьеса, пьеса классическая, это был Теннесси Уильямс.

— Там нет мата.

— А в нашей интерпретации есть.

— А вот это важная вещь. Видите ли, я как раз очень люблю драматургию и люблю театр. Так вот, если Теннесси Уильямс написал свою пьесу, я не знаю, какая это была пьеса.

— Нет, это была "Сладкоголосая птица юности".

— У него там нет мата, но мне говорят: "А режиссер так видит". А я говорю: "Знаете, что? Пускай режиссер напишет свою пьесу и ставит ее как хочет". Есть автор.

— Там даже не режиссер. Там была трактовка новая, как бы и перевод, и сама драматургия была переработана не режиссером, драматургом российским.

— Неважно. Драматург здесь Теннесси Уильямс, а не Пупкин-Завалдайский, который решил переписать и вставить эти слова. Если в пьесе это есть изначально, тогда другое дело. Я мало знаю пьес сколько-нибудь знаменитых, где это есть. Ни у Шекспира этого нет, про древних греков и говорить нечего, а у Мольера нет совершенно. В прозе это встречается редко, и когда вышел "Один день Ивана Денисовича", тогда еще в печати нельзя было употреблять никаких слов, и было написано "маслице-фуяслице" через букву "ф", а потом уже это перешло. Если автор считает, и если это опубликовано, что это необходимо ему как средство выражения, то он на это имеет право. А если это такая забава, о которой говорите вы, то я абсолютно согласен. Не потому, что меня возмущает сам мат, а потому, что это возмутительно по отношению к оригиналу, где этого нет.

— Хорошо. А если это новое некое произведение, современное российское, тогда как к этому относиться?

— Автор имеет право.

— Законодательно можно навязать культуру речи гражданину Российской Федерации?

— А это не называется культурой речи.

— А как?

— Можно ли навязать некоторые ограничение в том, что называется "свобода слова"? Можно, конечно. Это делается, делалось и, возможно, будет делаться. То есть вы можете говорить все, кроме. "Да" и "нет" не говорите, белое с черным не покупайте и так далее. Это все можно делать. Я еще раз говорю, что если это автор написал, и это достойно и считается достаточным, и кто-то хочет это поставить, что же, это его право.

— И кто-то хочет, соответственно, посмотреть, прочитать, услышать.

— И ради бога, и пускай, и ничего плохого не будет. Культура речи заключается не в этом, она заключается в том, чтобы не говорить "около пятьсот", а говорить "около пятисот".

— Это невозможно.

— Видите. Это как "я вижу о том", например. За это надо расстреливать.

— Никогда такого не слышал.

— А я слышал.

— Очень часто "имеет роль", "играет значение".

— Это постоянно. Вот это культура речи. Я бы поговорил с госпожой Вербицкой.

— Будете в Петербурге, поинтересуйтесь, что это такое.

— Да, я буду там 12 апреля в День космонавтики.

— Космонавты, наверное, тоже могут что-то рассказать.

— Украина. Спросить об общем вашем отношении к тому, что сейчас происходит, наверное, было бы неправильно. Потому я какой-то отдельный сегмент хотел бы осветить в разговоре.

— Это ощущение крайней озабоченности. Я очень боюсь того, что там может быть большая кровь, сейчас страна колеблется где-то на грани гражданской войны. И мне кажется, что это очень опасная вещь. Я бы хотел надеяться, что Россия воздержится от какого-либо вмешательства, которое для России не принесет никакого блага. Это дело должны решать жители Украины. Но ощущение от всего происходящего нерадостное.

— А вот вопрос Крыма: как России поступать? Там огромное количество русских.

— Ну и что? Их собираются преследовать, что ли, этих русских? Для этого нет оснований. До сих пор их никто не трогал. Ни при Ющенко никто их не трогал, ни в последствии никто их не трогал. Другое дело, что то, что наш уважаемый Никита Сергеевич Хрущев взял и подарил Крым Украине, это вот довольно странная была история. Но в Советском Союзе можно было подарить что угодно, можно было подарить Ташкент, например, Литве.

— Нет, я знаю, что планировалось повернуть в другую сторону, но Ташкент Литве — это вы уже загнули.

— На мой взгляд, Крым, как был российским, так российский и есть, это была часть России. Ментально, конечно, но раз так случилось, то так и случилось. И я думаю, что особенно опасаться за здоровье, благополучие и так далее русских, живущих в Крыму, не приходится.

— На 25 мая назначен референдум в Крыму о расширении полномочий автономии. Это тот же самый день, когда и пройдут досрочные президентские выборы. Как вы относитесь к новому руководству Украины, которое сейчас находится в Киеве? Довольно большая часть уже известны хорошо, но есть очень много новых. Меня эти новые, например, пугают очень сильно. Я могу совершенно честно об этом говорить. Меня пугают их планы, их высказывания публичные, потому что я как-то теряюсь, я не очень понимаю, как могут эти люди вообще занимать какие-либо руководящие должности в стране. Если подтвердится то, что сообщалось, что, например, лидер "Правого сектора" Дмитрий Ярош будет заместителем министра обороны, у меня в голове не укладывается эта вещь. Хотя вот он сейчас уже заявил послу Израиля, что он прекрасно относится к государству Израиль и антисемитизм им не присущ. Неделю назад было совершенно другое. Я от него это слышал тоже.

— Да, я также испытываю опасения по поводу всего этого. Вообще говоря, революции когда происходят, а это, конечно, революция, они начинаются с замечательных лозунгов и обещаний, а кончаются они страшным образом. Французская ли революция, которая кончилась гильотиной для очень многих и появлением императора Наполеона, который никаким революционером в этом смысле не был. Большевистская революция, которая тоже начиналась как великое обещание другого общества, а окончилась "красным террором" и созданием государства, которое существовало за "железным занавесом". Это всегда очень опасно. То, что профукали тот момент, когда можно было разговаривать, это всюду видно. Взять английскую революцию, совсем необязательно Карлу было терять голову, которую ему отрубили, если бы он раньше начал разговаривать с парламентом.

— Может быть, и Кромвеля бы не выкапывали потом.

— Наверное, но это уже дальше идет, поэтому у меня есть большие опасения насчет этих людей, и куда это все повернется.

— Нет ли у вас такого ощущения, что понятие "либерализм" сейчас настолько размыто, рамки его расширены, раздвинуты в разные стороны, что это уже становится не либерализмом, а просто какой-то вседозволенностью?

— Я оказываюсь в своеобразном положении, потому что я всегда считал себя человеком либеральных взглядов. Но меня наше либеральное сообщество недолюбливает.

— Вы слишком либеральны.

— Не знаю. Так же, как не любит меня консервативная часть нашего истеблишмента и не только истеблишмента. Дело в том, что и консерватизм приобрел совершенно другие контуры и черты. Это не тот консерватизм, о котором Уинстон Черчилль говорил, что "если в молодости вы не были либералом, у вас не было сердца, а если потом вы не были консерватором, у вас не было мозгов".

— Какой сейчас консерватизм?

— Я слышал выступление уважаемого господина Дугина. Он буквально несколько дней тому назад призывал вводить войска и говорил, что он сам пойдет. Он готов пойти солдатом или даже маршалом.

— Он всегда так говорил, просто его давно никто не слушал.

— Я подумал, не является ли он экстремистом, призывая вводить войска? Я хотел бы, чтобы, может быть, кто-нибудь присмотрелся к этому, но это называется "консерватором".

— Ультраконсерватор.

— Нет, "ультра" просто. То, что во Франции называется ultra, вот это и есть, понимаете?

— А Pussy Riot, которые будучи в Соединенных Штатах, призывают к подрывным действиям во время Олимпиады в Сочи, это что?

— Это колоссальная тупость и глупость. Я считал, что когда наказали этих девушек таким образом, это было абсолютно неправильно. Мы, я имею в виду Россию, нанесли себе такой вред этим решением, куда больше, чем то, что эти дамы сотворили в соборе. За то, что они сделали, можно было набить задницу и отпустить свободно дальше заниматься своим делом. Они теперь стали глашатаями свободы, свободы слова, защиты прав. Я на это смотрю с чувством некоторого стыда.

— Очень многие представители либеральной общественности сейчас в России категорически поддерживают то, что происходило в Киеве. И когда с ними начинаешь спорить...

— А зачем с ними спорить? Я слышал, как один когда-то мною уважаемый человек говорил о том, что нельзя радоваться победе наших лыжников в этот последний день, потому что эта победа дает какую-то большую пользу Путину. Я думаю: совсем уже сошли с ума — спортсмен выигрывает, но надо не радоваться, а печалиться. А вот если бы проиграли, вот было бы шикарно.

— Этот ранее уважаемый вами товарищ, видимо, говорит так, потому что он стоит на либеральном фундаменте, он защищает таким образом либеральные ценности.

— Возможно, он так думает. Но я никогда с ним спорить не буду. Потому что эти люди, не только эти, но консерваторы тоже, они же не слышат. Они и слышать-то не хотят и не слушают. У них есть только одна точка зрения, причем, она правильная, с их точки зрения, других быть не может.

— Если с ними не спорить, как тогда отстаивать собственные интересы?

— Я на них не обращаю внимания. Я делаю то, что я делаю.

— Вы буддист.

— Неужели я буду вступать с ними в спор? Что такое "либерал" для меня? Это, прежде всего, человек, который готов выслушать все другие точки зрения, вслушиваться в них и потом уже прийти к какому-то своему выводу. А те, которые с порога отвергают все, какой интерес с ними спорить? Это потеря времени. А времени у разных людей не так много, а у меня, наверное, меньше, чем у многих других.

— Следующая тема — это антипиратские законы.

[звучит фрагмент фильма "Пираты Карибского моря"]

Вот капитан Джек-Воробей усвоил урок, который ему Элизабет Свон в первой части фильма преподнесла, преподала, весь ром сожгла, поэтому он, как только ее увидел, сразу велел спрятать ром. Но нынешним пиратам теперь придется прятать, по всей видимости, все, потому что новые изменения антироссийского антипиратского закона, все авторские права без исключения. Были раньше фильмы, теперь музыка, книги, программное обеспечение, вы как к такому пиратству относитесь? Вы что-нибудь из интернета качаете?

— Никогда.

— Почему? Совесть вам не позволяет?

— Да. Я тоже автор. Я пишу, я делаю документальный фильм. Значит, я должен быть последовательным. Мне бы не хотелось, чтобы то, что я пишу, не покупалось, а откуда-то скачивалось, чтобы фильмы, которые я делаю, не покупались, когда они выходят в виде кассет, а чтобы они воровались таким образом. Я недавно сделал очень для себя дорогой компакт-диск, где я читаю сказки Киплинга.

— На английском?

— На русском и на английском. Моя дочь сочинила музыку, и моя внучка поет. Это такая семейная вещь. Мне совсем не хочется, чтобы это воровали. Другое дело, что это надо продавать так, чтобы люди могли покупать. Это справедливо. Но это пиратство мне несимпатично. Я никогда этим не занимался.

— А почему тогда это возникает? В той же Америке, там же все эти процедуры действительно очень простые и удобные. Но именно там в Америке и Napster в Америке появился.

— Да.

— Почему там тогда? Это некая внутренняя червоточина у человека, который не хочет за это заплатить, даже пусть копейку?

— Конечно. Есть люди, и их немало, которые гордятся тем, что они это делают, что они сумели кого-то обмануть. Обмануть государство — это вообще считается шикарной вещью. Например, не заплатить налоги. Ух, как я их имел! Но при этом, это правда же.

— Но это чревато.

— Да, чревато, но если эти налоги идут на образование, на медицину, у кого ты украл деньги, дорогой мой? Короче говоря, я против пиратства.

— Вы больше ко мне не будете приходить в эфир, да?

— Да вы и не позовете после этого.

[звучит фрагмент песни "Дорожная" группы"Ленинград"]

— После того, как мы с вами послушали песню "Дорожная" в исполнении группы "Ленинград ".

— Тогда, конечно.

--"Сядем усе". Хорошо, а как тогда с этим быть? Опять же тогда тема — можно ли законодательно изничтожить эти качества характера? Если человек он такой по своему укладу?

— Андрей, вы же знаете, что можно. Вот как сделали с парковкой в Москве. Как только ввели серьезные штрафы, посмотрите, насколько стало свободнее с тем, куда машины ставить. Люди так устроены. Если я могу нарушить закон, и мне ничего за это не будет, я нарушу. Многие так устроены. Как только мне придется, но только если я знаю, что мне придется за это залезть в свой карман, я этого делать не буду. Это человеческая натура такая. Да, есть отдельно взятые люди, неважно, они не будут нарушать, потому что они такие. Но таких раз, два и обчелся. Можно законодательно и даже нужно законодательно. Только надо очень хорошо продумать такой закон.

— И, соответственно, технологии, если мы говорим об интернете.

— Разумеется.

— Тут мне тоже не очень понятно, почему нельзя взять просто существующие механизмы. Может, просто не развит интернет у нас до необходимой степени. Тут я не очень могу сам себе ответить. Но я задумался над тем, что вы сказали. Я, правда, тоже никогда этого не делал, я просто не умею.

— Ну это тоже довод, конечно.

— Нет, я думаю, надо мне учиться это делать или нет. Наверное, нет, потому что потом у меня будут мучения моральные.

— Не стоит. Как, кстати, к нему относиться, считать его президентом или нет?

— Формально, мне кажется, что да.

— У нас не было, по-моему, никакого заявления, кроме комментария господина Слуцкого о том, что Россия не признаете легитимности новой власти и считает легитимным именно Януковича.

— Насколько я знаю, нет ни одной страны, которая бы официально объявила, что она не считает его легитимным.

— Все, хватит о политике. Я иногда так думаю — не политическая тема — а потом раз и оказывается наоборот. Американское исследование, результаты обнародованы были. Вы сами себя не фотографируете?

— Никогда.

— Мне тоже кажется, бред какой-то. В общем, они изучали, почему люди позируют там, наклон головы туда, сюда, улыбаются, но это не об этом. А выяснилось, что москвичи улыбаются реже, чем жители столиц других государств. Вы согласны?

— Какой вывод из этого?

— Я хотел спросить, на ваш взгляд, москвичи действительно улыбаются меньше, чем в других городах?

— Я думаю, что есть целый ряд наций: шведы, финны, русские, вообще северные, которые меньше улыбаются. Это такой габитус.

— Вы не первый, кто мне об этом говорит.

— Это факт. Американцы улыбаются при встрече друг с другом сразу. Утром, если вы в гостинице войдете в лифт, если американец там есть, то он вам скажет: "Доброе утро!" с широкой улыбкой. Для российского или лучше сказать русского человека это странно: "Он мне незнаком, чего он мне улыбается?". Девушка скажет: "Он меня клеит". "Это совершенно ясно, что эти американцы все время улыбаются! У них что, проблемы что ли какие-то?" Французы тоже не улыбаются постоянно.

— Почему, они же не северные?

— Они более сдержанные. Англичане — вообще забудьте.

— Французы снобы большие, даже в большей степени, чем британцы.

— Я попросил бы поосторожней. Я все-таки француз. Раньше в советское время это считалось признаком того, что русские, советские люди подавлены, что они несчастные, что они не любят эту власть, поэтому они не улыбаются, они не веселые, теперь, видно, найдут другое объяснение. Вообще смешно, что кто-то всерьез этим занимается.

— Почему? Людям же надо зарабатывать. Может быть, это какая-то компания, которая продвигают смартфоны, на которые все фотографируются.

— Нет, может быть, это компания, которая продвигает некоторое вещество, прием которого возбуждает улыбку.

— Это вы, пожалуйста, поосторожней, Владимир Владимирович. В прошлом году это слово "селфи" появилось, это комплекс неполноценности?

— Комплекс неполноценности.

— Почему?

— Потом это сразу можно послать, это же посылается в instagram. Это имеет такое же отношение, как бесконечное появление разных блогов, обсуждение в интернете, это желание показать себя, так или иначе.

— Но у вас тоже есть какие-то странички, они, правда, скорее, информационные.

— У меня — нет. Все, что есть в интернете, это фейк, если это касается меня. У меня есть сайт, который ведут два человека, они попросили разрешения, я сказал: "Пожалуйста".

— В Twitter я видел информацию, по-моему, это копия сайта. Там материалы интервью.

— Большое мое выступление о том, что я родился в Западной Украине, что на самом деле там люди не относятся плохо к русским. Вот это якобы я говорю. Это просто человек под моей фамилией и именем пишет. Но я вас уверяю, меня там нет. У меня нет нужды. Я не против. Люди хотят самовыражаться. Интернет для этого прекрасная совершенно штука, а селфи тоже, а еще если можно присовокупить вот этот селфи к тому, что я говорю, то посмотрите, какой я есть.

— Зато вы широко улыбаетесь, радостно.

— Потому что это смешно.

— Владимир Познер в "Новостях с классиком", так что, если кто мало улыбается, берите пример с него.