Посылая секретаря СБ в отставку, Б. Н. Ельцин вспомнил о лебеде, раке и щуке, которым мудрено сработаться вместе. Яркая игра слов привела в замешательство политически озабоченную общественность, отныне гадающую, кого из видных государственных мужей, доселе всегда именовавшихся коллективом единомышленников, президент России считает раком, а кого — щукой. Напротив, далекая от политики эстетическая общественность на этой неделе пребывает в спокойствии и довольстве: объявлен, наконец, состав президентского Совета по культуре, отличающийся идиллической монолитностью.
В коллектив единомышленников, состоящий из сорока человек, вошли Марк Захаров, Кирилл Лавров, Виктор Астафьев, Григорий Бакланов, Ролан Быков, Элина Быстрицкая, Владимир Васильев, Галина Волчек, Фазиль Искандер, Никита Михалков, Эрнст Неизвестный, Юрий Никулин, Булат Окуджава, Эльдар Рязанов, Михаил Ульянов и Зураб Церетели.
Несмотря на то что свои непримиримые рак и щука — ваятели Неизвестный и Церетели — здесь тоже имеются, список демонстрирует убедительное единообразие: почти все властители дум, нынче призванные в советники, могли бы таковыми стать, кто двадцать, кто тридцать, а кто и сорок лет назад. За давностью пережитого былые противоречия позабылись и стерлись, и теперь трудно представить хотя бы одну тему, кроме, конечно, денежной, способную внести раздор в умы собравшихся: фуршеты, на которых они многие годы трутся друг о друга, способствуют естественной терпимости и торжеству нарастающего благодушия.
Нельзя сказать, что это не принцип. Совет как спектр всевозможных общественных мнений, непременно различных, есть западная выдумка, не то что бы универсальная. Что нужно Лондону, то рано для Москвы. Возможен и прямо противоположный подход: не заведомо разное, а заведомо лучшее — сорок мудрецов, собрание кавказских старейшин. Но и восточный вариант, вроде бы выбранный для президентского Совета по культуре, на самом деле не получается — мудрости не представлено даже номинальной: ни историков, ни филологов, ни философов в опубликованном списке не значится.
Это вообще-то странно для любой географии. Не только на Западе, но и на Востоке культура не сводится к одному художественному творчеству. Иначе старейшины выходят какими-то легкомысленными, сплошь из мастеров искусств. Видимо, сочинители списка, воодушевленные поисками национальной идеи, которую велено обрести к 2000 году, решили, как водится, примирить Восток с Западом, объединив суровую азиатскую геронтологию с пресыщенной европейской игривостью. В любом случае они неожиданно подтвердили худшие опасения Марата Гельмана.
В последнее время известный галерист призывает относительно молодую богему сплотиться в борьбе с безусловно старой, обсевшей — как ее оттуда ни гони — кормушку со всех сторон. Но богема всегда страдала постыдной толерантностью, к тому же отношение к шестидесятникам за минувшие десять лет претерпело решительную эволюцию: от звеняще разоблачительного до мягко ироничного, а нынче и вовсе сердечно благодушного. На этом фоне даже славная книжка миролюбивых Петра Вайля и Александра Гениса о шестидесятых годах, презентация которой состоялась во вторник, выглядит несколько запоздалой. А уж от людоедских призывов Марата Гельмана все только отмахиваются.
Разрыв между реальной культурной ситуацией и ее деланным отражением виден и в самом искусстве — в спектакле театра Петра Фоменко "Месяц в деревне". Перед премьерой в кулуарах обсуждали две новости: награждение президента группы "Мост" Владимира Гусинского французским Орденом искусств и словесности и закрытие передачи Парфенова "Намедни". При очевидных доводах в пользу этого немилосердного решения поддерживать его не хочется: редкие удачи Парфенова стоят его неудач. Интервью с сыном Набокова делает только он, и только он отводит под такие штуки эфирное время в prime time. В итоге целых пятнадцать минут российский телеэкран оккупирован чем-то себе глубоко несвойственным — лицом, которое всю жизнь страдало и думало. Это можно клеймить как "элитарность" — за нее завтра уберут программу, но только это и называется "распространением литературы и искусства" — и за него сегодня дают награду.
Постановке Сергея Женовача Ъ посвящает специальный разбор, но было бы натужно не заметить в колонке самое крупное событие недели. На такое наименование Женовач обрек свою работу, задействовав в ней всех четырех молодых фоменковских актрис — Мадлен Джабраилову, сестер Кутеповых и Галину Тюнину, каждая из которых могла бы стать украшением любой, самой лучшей труппы.
Но если Джабраиловой и Ксении Кутеповой, может быть, потому, что они всегда, хоть и блистательно, используются в самом узком характерном амплуа, еще можно найти какие-то аналогии в сегодняшнем российском театре-кино, то с Полиной Кутеповой и Галиной Тюниной из их ровесниц сравнить некого. По технике игры обе не уступают актерам старой школы, оптимистически доказывая, что русская театральная традиция совсем не так скоротечна, как казалось.
Полина Кутепова играет тургеневскую открытость и беззащитную глуповатую восторженность без того неизбывного б...ства, которое делает непереносимо двусмысленным девичье кокетство в исполнении других артисток. С пленительным, воркующим грудным голосом, как у молодой Андровской, она умеет казаться наивной и достойной одновременно. В отличие от "сталинской" Кутеповой, Галина Тюнина, тип красавицы тринадцатого года, исполнена модерновой витиеватости, демонстрируя в одной сцене тридцать шесть различных состояний — круг за кругом, — как балерина, крутящая фуэте. И правда, среди молодых актрис виртуозной Тюниной сегодня нет равных.
Эта тюнинская способность к бесконечному психологическому фуэте, столь необходимая для многообразной роли Натальи Петровны, видимо, и сподвигла Женовача на постановку "Месяца в деревне". Он взял пьесу Тургенева, как канон кабуки, закрытый и неумолимо строгий. Фокус состоял в том, чтобы скопировать непонятную для себя условность, заставив современных девочек изображать тургеневские переливы. Нечто подобное в свое время сделал Фоменко, разыграв с тем же составом "Волки и овцы", но Островский больше походит на кабуки: у него каждая реплика звучит как реприза. "Месяц в деревне" со старательной, очень литературной драматургией, конечно, построен на переливах, но автору была важна история, которая из них складывалась. Истории у Женовача нет, и все сразу стало бессмысленным: условности нет тоже, руин погибшего, мертвого театра — тем более. Есть только девочки на рейвдискотеке, с блеском крутящие свои фуэте.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ