В Санкт-Петербургском академическом драматическом театре им. В. Ф. Комиссаржевской Михаил Козаков поставил комедию американского драматурга Бернарда Слейда "Чествование" и сыграл в ней главную роль. Эту пьесу, потерявшую в России девственность с Леонидом Трушкиным и Александром Ширвиндтом, Козаков уже ставил в Израиле. А теперь попытался повторить израильский успех в Петербурге, куда специально ради "Чествования" собирается несколько раз в месяц приезжать из Москвы.
Спектакль "Чествование" поставлен Козаковым как бенефис, "самочествование". Герой Козакова Скотти Темплтон — человек невероятного (по мнению окружающих) обаяния и юмора, чьим настоящим талантом является способность радоваться жизни. Если добавить к этому дару смертельную болезнь, получится умело скроенная бродвейская пьеса — в меру смешная, в меру печальная, в меру репризная и в меру ремесленная.
На сцене чествуют не только героя пьесы, который умеет быть счастливым и которому исполняется шестьдесят. Чествуют Михаила Козакова, который отличается такой же жизненной силой, который тоже справляет в октябре день рождения и который вернулся в Россию.
В театре он прославился юным и наивным Гамлетом в спектакле Охлопкова. В кино начинал у Михаила Ромма в "Убийстве на улице Данте", где сразу заявил свою актерскую тему — странную двуличность, затейливое сплетение чистоты и порочности. Козаков был бы идеальным Дорианом Греем, но Дориана он не играл, подменив уайльдовского героя целой вереницей кинематографических злодеев. В "Современнике" в роли Адуева-старшего из "Обыкновенной истории" он блистательно показал свойственный шестидесятникам сплав цинизма и идеализма, потом тонко варьировал излюбленные интеллигентские темы разочарования и скепсиса в эфросовских спектаклях. Был одним из немногих советских актеров, которому без фальши удавались роли несоветских людей — аристократов, западных журналистов и даже латиноамериканских капиталистов. Был кумиром интеллигенции благодаря чтению поэтов Серебряного века, кажется, первым прочел с эстрады стихи Бродского и даже записал пластинку (говорят, Бродский, узнав об этом, грустно пошутил: "Это при живой-то жене..."). Снискал славу сердцееда, сыграл в культовой "Здравствуйте, я ваша тетя!", снял обожаемые народом "Покровские ворота" и душераздирающую "Безымянную звезду", в которой появился в коронной роли законченного циника и прагматика, безжалостно раздавившего романтический порыв своей подруги. Когда Козаков уехал в Израиль, многие гадали, чего в этом поступке больше — прагматизма или романтизма. Впрочем, в своих героях он всегда умел их виртуозно соединять.
Одним словом, несмотря на некруглую дату, Михаил Козаков вполне достоин чествования. И мы были бы рады искренне приветствовать замечательного актера, энергичного режиссера, интеллигентного чтеца, обаятельного мужчину, одновременно деловитого и авантюрного, если бы первый поставленный им по возвращении на родину спектакль не был бы столь явно рассчитан на невзыскательную публику.
"Чествование" сделано небрежно и старомодно. Так играли пьесы из западной жизни в 70-е и в 80-е годы, так играли (и играют до сих пор) Рацера и Константинова. Реплики подаются как репризы, жирно акцентируются актерские оценки, вяло копируются интонации "Покровских ворот", мизансцены однообразны. Прямо из зала на сцену, обрамленную мигающими лампочками, поднимаются герои, которые в микрофон славословят Скотти-Козакова, имитируя стиль "Лотто-миллион" или "Поля чудес". Сам Козаков играет лучше и изящней всех, явно ассоциируя судьбу героя со своей собственной, скрывая под ерничаньем незащищенность и искренне задаваясь вопросом, может ли неиссякающий артистизм быть жизненным оправданием. В свое время он предлагал эту в общем-то среднюю пьесу Андрею Миронову, увлекался одноименным фильмом Боба Кларка с Джеком Леммоном в главной роли, в Израиле играл "Чествование" вместе с Валентином Никулиным. Вероятно, тамошний спектакль был сильно скорректирован специфической публикой, а всякий театральный римейк, как правило, хуже оригинала.
Актер Михаил Козаков всегда великолепно чувствовал время и умел на него откликаться. В финале "Чествования" его герой надевает костюм рыжего клоуна. Значит ли это, что Козаков считает велением времени дурацкий рыжий парик и красный нос, грубое развлекание публики, ритуальное спускание штанов и убогую имитацию Бродвея? Он никогда не был рыжим клоуном. Если и был клоуном (в смысле лицедеем), то клоуном белым. Сегодня он чествует себя в маске рыжего. Возможно, это вполне осознанный жест, в котором есть что-то от ядовитой горечи и грустного цинизма прежнего Козакова.
КАРИНА Ъ-ДОБРОТВОРСКАЯ