Попытка решить проблемы казны посредством отказа финансировать ряд опорных символов российского государства (Большой театр, Эрмитаж etc.) кроме того, что сомнительна в чисто арифметическом отношении — чайной ложкой моря не вычерпаешь, — демонстрирует искреннее непонимание того, какое место национально-культурная символика занимает в иерархии государственных ценностей.
Отмечая всю скандальность этой, к счастью, временно приостановленной попытки, естественно апеллировать прежде всего к вопиющему контрасту между тем, на чем деньги экономятся, и тем, на что они тратятся. Когда питейные сборы (в России традиционно являющиеся краеугольным камнем бюджета) практически без остатка отдаются компании, не стесняющейся публично устраивать свои разборки по главному телеканалу страны, грошовая экономия на главном театре страны не представляется достаточно оправданной. Когда несусветные средства идут на украшение Москвы изделиями Зураба Церетели, имеет место сбережение денег для поддержки даровитого ваятеля посредством урезания тепло- и энергоснабжения Государственного Эрмитажа, i. e. тиражирование безвкусных уродств за счет разрушения всемирно признанного собрания художественных шедевров, — это уже и вправду за гранью постигаемого.
Но такой взгляд на вещи при всей своей оправданности грешит известным упрощением. Всякому нормальному человеку, лишенному непосредственной личной заинтересованности, очевидно, что казенные деньги лучше тратить на дела достойные, к которым относится поддержка театров и национальных картинных галерей, нежели на совершенно недостойные. Отсюда создается иллюзия, что, если бы российские государственные нравы были ближе к нормальным, то проблемы финансирования культуры решались бы как-то сами собой.
Однако даже и в отсутствие вышеназванных скандальных коллизий никуда бы не делась ни перетяжеленная социально-экономическая структура, объективно требующая от министра финансов качеств Джека-Потрошителя, ни столь же объективный разрыв между экономическими возможностями России и унаследованным от СССР количеством научных и культурных учреждений. В условиях экономики сколь угодно цивилизованной, но сообразующейся с реалиями рынка, все равно пришлось бы резать по живому, и все равно встал бы вопрос, какими принципами тут руководствоваться: эгалитарными или элитарными.
Эгалитарный, он же демократический, подход предполагал бы, что искусство принадлежит народу. Это означало бы, во-первых, поддержку низовой сети культурных учреждений, во-вторых, поощрение особо любимых в народе деятелей культуры — Ильи Глазунова, Александра Шилова, Аллы Пугачевой, Марка Захарова etc. Vox populi vox dei. Но и в смысле лозунга "культуру в массы" и в смысле лозунга масс-культуры Эрмитаж и Большой театр вполне бесполезны. И национальная опера, и национальная картинная галерея обладают важным статусом вовсе не потому, что они любимы в народе, который в массовом порядке наслаждается их художественными сокровищами, — а потому что положено, т. е. освящено вековой традицией.
Европейская традиция, корни которой лежат в давнем монархическом прошлом, гласит, что просвещенный государь ex officio является покровителем наук и искусств, т. е. занятий, в приземленно-практическом смысле совершенно бесполезных, но призванных придавать трону необходимый блеск. В Европе владычество монархии и аристократии сменилось демократией, сохранив, однако ж, в качестве почтенного пережитка тот принцип, что государство, если оно желает обладать первостепенным статусом европейского, обязано обладать факультетом ненужных вещей — содержать унаследованные от венценосных предков оперу и картинную галерею, поощрять полностью оторванные от жизни гуманитарные штудии и фундаментальные (т. е. столь же оторванные) естественнонаучные изыскания etc. Можно, конечно, показать, что в некотором сложно опосредованном смысле эти ненужные вещи когда-нибудь оказываются вполне даже и нужными, но дело в том, что в этих доказательствах нет надобности. Факультет ненужных вещей почтительно принимается как данность — как галстук, который не греет и не прикрывает наготу, но без которого невозможно появляться в определенных местах.
Но именно этого отношения к факультету ненужных вещей, статус (и, соответственно, финансирование) которых является недискуссионным для государства, желающего быть европейским, в нашем случае не наблюдается. Вполне почтенные и добросовестные люди всерьез доказывают, сколь на самом деле ценны и полезны снятые с довольствия якобы ненужные вещи, тем самым перенося вопрос о целесообразности их содержания в область условного, т. е. ставя ее в зависимость от их ценности и полезности. Условная конструкция в самом деле имеет место, но характер условия совершенно другой, никак не соотносящийся с пользой: "Если Россия согласна иметь статус африканского государства, она вольна экономить на чем угодно. Если Россия желает быть Европой, вопрос о финансировании традиционных для этого континента неотъемлемых национальных символов вообще не должен для нее существовать".
То, что такой вопрос постыдным образом возник, свидетельствует о том, что Россия, кажется, всерьез восприняла демократические ценности и даже более того — в своем отношении к культурным символам нации сделалась едва ли не самым демократическим государством мира. Монархо-аристократические предрассудки, предполагающие чуждую демократии идею ранга, элитарности и культурной иерархии, — отсюда и факультет ненужных вещей, — были ею честно и искренно отринуты даже и на финансовом уровне, совершенно в духе стихийного демократа Хрущева, некогда искренно возопившего: "Академия — это же выдумка царей!"
Между тем старушка Европа знает, что делает. Предоставляя пропаганду ультрадемократических идей пламенным дармоедам из структур евробюрократии (вспомним недавний Страсбург), в реальности она ведет себя так, как будто знает, что подлинный фундамент Европы — те самые монархо-феодальные пережитки, которые дают необходимое всякой нации чувство неизбывной стабильности. Без этого якоря европейские нации в полном объеме познали бы все прелести буйной охлократии. Вероятно, англичанину (даже если он канцлер казначейства) не надо объяснять, что всегда и несомненно существующие Ковент-Гарденская опера, Британский музей и караул в медвежьих шапках у Букингемского дворца — это и есть та самая национальная идеология, без которой старая добрая Англия недолго протянула бы. До сознания российских политиков явно недоходна та мысль, что Эрмитаж, Большой театр и с ними весь факультет ненужных вещей — это не только та самая национальная идеология, которую они так бесплодно ищут в совершенно другом месте, но и подлинный паспорт в Европу, значительно более действенный, чем выписанная в Страсбурге филькина грамота.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ