Издательство "Меридиан" выпустило в свет объемистую книгу Анны Журавлевой и Всеволода Некрасова "Пакет", представив тем самым читающей публике картину нравов новейшей русской поэзии. Удивительно, что при полной новизне поэзии нравы остались прежними: авангардисты так же привержены подковерной борьбе и не менее искушены в ней, чем ортодоксальные члены Союза писателей.
Мандельштам определял поэзию как сознание собственной правоты. Условие sine qua non — необходимое, но едва ли достаточное. Русские поэты всегда стремились подкрепить это личное сознание некоторым гражданственным исповеданием веры. Слово Правды — это в общем обязательная программа для русского поэта, не откатав которую не будешь причислен к сонму. Между тем развитие выразительных средств поэзии, а точнее, скомпрометированность изрядной их части привели к тому, что прямое высказывание сделалось неактуальным. Видный поэт круга московских концептуалистов Всеволод Некрасов нашел выход, составив и издав книгу о том, как он писал и пытался издавать свои стихи. В старину сказали бы: книгу "о миссии и судьбе поэта". Пушкин написал "Пророка". Книга Всеволода Некрасова называется "Пакет".
Всякий мало-мальски искушенный любитель российской словесности хоть однажды да слышал выступления этого поэта, и если и не упомнил его текстов, то наверняка сохранил странное впечатление. На авансцене — будь то эстрада, какая-нибудь московская литературная квартира или мастерская художника на чердаке у Чистых Прудов — появляется худощавый, сутулый человек с внимательными глазами. Лицо из толпы, лицо пассажира красной линии московского метро. Загар человека, проводящего много времени на свежем воздухе, и ковбойка наводят на мысль о шестидесятническом романтизме. Кажется, сейчас будет извлечена гитара, и мы услышим вариации на тему "Люди идут по свету, им вроде немного надо". Вместо этого человек начинает негромко ворчать. Поначалу это кажется курьезом — случайный слушатель посмеивается. Потом упорство, с каким автор бормочет себе под нос обрывки неизвестно откуда возникших, но чрезвычайно знакомых фраз, начинает вызывать уважительное любопытство; стараешься разобрать эти строчки. Иногда это почти невозможно, и всегда со стороны слушателя требуется некоторое усилие.
Терпеливые оказываются вознаграждены. Трудно представить, чтобы кто-то расплакался, услышав стихи Всеволода Некрасова, но в подлинности уловленной в них поэтической сущности им не откажешь. По Некрасову, есть истина, обитающая в языке: Дух веет даже в мельчайших, обыденных, клишированных обрывках нашей речи. Собственно, там он и пребывает в своем чистом, естественном состоянии, только на этом молекулярном уровне. Принять такой взгляд на вещи или отвергнуть — дело личного выбора. Но это — поэзия, по крайней мере, если судить, как рекомендовал Пушкин, поэта по законам, им над собой признанным. А что это за законы, в случае Некрасова как раз и разъясняет недавно вышедшая книга.
Собранные в объемистом, в шестьсот с лишним страниц, томе сочинения довольно-таки разнородны: открывают его театроведческие работы вполне академического характера, принадлежащие перу А. Журавлевой; затем следуют статьи, написанные в соавторстве, — это только третья часть книги. Главное же начинается как раз со страницы сто девяносто девятой: Всеволод Некрасов par excellence — статьи, стихи, комментарии к стихам. Сквозной сюжет "Пакета", присутствующий почти во всех материалах книги, — история непризнания поэта и его упорного сопротивления этому непризнанию. По сути книга Некрасова — это "Бодался теленок с дубом" новейшего русского авангарда.
Любое официозное искусство, по определению, институция весьма инертная. Учитывая, что поэзия Некрасова требует немалого специального со-усилия от читателя--слушателя, можно сказать, что шансы такой поэзии как-то поладить с официозом близки к нулю. Эти слова "не те, которым рукоплещут ложи". Ложи не рукоплескали ни во времена оттепели, ни в застой, ни в перестройку — никогда. Если кому-то нужен урок противостояния течению времени и жизни, сохранения некоторой самости при любом ходе событий, урок налицо. "Пакет" вполне сгодится в качестве учебника.
У авангардного искусства есть одно неприятное свойство: всякий авангард, независимо от того, чего он стоит, слишком скоро, едва ли не при самом своем появлении вызывает к жизни комментарии и разъяснения на тему, почему это ново и отчего это хорошо. Как правило, чем пространнее и глубокомысленнее объяснения, тем анемичнее произведения, вызвавшие их к жизни. Однако в конце XX века дела обстоят так, что вне этих объяснений значительная часть современного искусства просто не может существовать.
Поэзии Некрасова как-то не нашлось толкового интерпретатора, и автор выступил с разъяснениями сам. Между тем их, может быть, и не хватало для признания, поскольку они как раз демонстрируют ту языковую среду, тот тип речи, из которого эта поэзия и вырастает. Стихи Некрасова — это некая замороженная интонация и легко узнаваемая. Это интонация некоторых героев Достоевского, это интонация публицистики Солженицына. Бесконечные, волна за волной, последовательности периодов — подробных, буквалистских, иногда склочных, иногда очень смешных, где придаточные цепляются за каждое слово, будучи вызванными к жизни перфекционистским стремлением автора разъяснить все до нюансов. За этим типом речи скрывается довольно-таки догматический тип сознания, что и понятно: если не ограничить эту ветвящуюся речь твердокаменным догматизмом, некоторой нерассуждающей упертостью, речь рассыплется, опровергнет сама себя.
Впрочем, внимательный читатель обнаружит, что разбор полетов советского авангарда производится Вс. Некрасовым отнюдь не только концептуалистскими, но иногда совершенно совписовскими методами и приемами (и это, если угодно, некий пуант всего "Пакета"): например, в приводимой в книге афише поэтических вечеров пропущена фамилия поэта, с которым автор в данный момент находится в ссоре. В опечатку поверить нельзя: борьба с опечатками вообще конек Некрасова — это следует из текста, а машинописный список опечаток заботливо вложен и в эту книгу.
Нет, тут нечто другое. Уместно вспомнить историю, описанную в рассказе Борхеса "Богословы". Дело происходит в средние века. Два теолога на протяжении многих лет ведут заочный спор. Наконец терпение одного иссякает. Он пишет донос. Его врага объявляют еретиком и отправляют на костер. Затем в свой час первый попадает в рай, где обнаруживает, что не только их спор не имеет для Всевышнего никакого значения, но более того, Господь не видит никакой разницы между ним и его соперником. И это вовсе не ошибка или путаница в божественном разуме: "В раю Аврелиан узнал, что для непостижимого божества он и Иоанн Паннонский (ортодокс и еретик, ненавидящий и ненавидимый, обвинитель и жертва. — М. Н.) были одной и той же личностью".
В нашем случае книга правды содержит в себе принципиальную и умышленную ложь и устанавливает зеркальное тождество Союза писателей и андерграунда. Это не умаляет ее стилистических достоинств, однако не оставляет решительно никакой возможности принимать публицистический пафос Вс. Некрасова за чистую монету.
"Я видел летающие клетки, — заметил Станислав Ежи Лец, — в них сидят орлы". Поэт, ступивший на стезю гражданственно-литературных разборок, сам заточил себя в клетку. Теперь, возможно, ему не так одиноко: рядом в таких же клетках летают его оппоненты.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ