Мосгорсуд выпустил под подписку о невыезде замначальника Центрального операционного управления ЦБ России Раису Турову, одну из четырех обвиняемых во взятках сотрудников Центробанка. Она провела в заключении три года, хотя сразу после ее ареста один из сотрудников МВД признался в частной беседе: "Турову арестовали просто ни за что". Поводом к освобождению стали ее преклонный возраст (66 лет) и болезнь, а также смерть брата. Правда, на этом злоключения Туровой на кончились: "Мне не на что жить. Пенсионную книжку изъяли при обыске. А в собесе мои документы сдали в архив. Наверное, решили, что я умерла". С Раисой Туровой встретилась корреспондент Ъ ЮЛИЯ Ъ-ПАПИЛОВА.
Свобода после смерти
Присутствующие томились в ожидании судей.
Один из адвокатов, воспользовавшись паузой, обратился к юному надзирателю: "Можно я сейчас передам очки своему?"
Надзиратель: "В зале суда не положено. Только через тюрьму".
Адвокат: "Но в прошлый раз мне их разрешили забрать. Они сломались. Вот, починил и возвращаю".
Надзиратель: "Только через тюрьму".
Адвокат: "Они ему необходимы, он же без них не видит. Это всего лишь очки, смотрите".
Надзиратель: "В порядке общей очереди. Через тюрьму".
Адвокат (язвительно): "Спасибо, вы очень милосердны".
Надзиратель (почти умоляюще): "Не положено нам. Начальство ругает. Через тюрьму. Пожалуйста".
Нелепая перепалка закончилась с появлением судьи. Устроившись в центральном кресле под золоченым двуглавым орлом, немолодая судья зачитала определение: "Ввиду состояния здоровья и... изменить меру пресечения Туровой Раисе Федоровне 1930 года рождения, ранее несудимой, проживающей по адресу... на подписку о невыезде. Освободить из-под стражи в зале суда".
Все с любопытством посмотрели туда, где за железной оградой сидели пятеро грустных людей. Там тихо плакала старуха с седыми локонами.
Назначив перерыв до следующего дня, суд удалился. Нас выпустили. Чуть позже вышла и Турова. Мы познакомились. Я поздравила ее с освобождением:
— Адвокаты говорят, что вы — первая ласточка. Теперь все будет хорошо.
Она молчит. Я предлагаю побеседовать.
— Зачем?..
— Как зачем? Все газеты пишут о деле сотрудников ЦБ со дня ареста. А с арестованными никто ни разу не беседовал.
— Следователи с нами беседовали. И вы обо всем писали. Ничего не осталось... И жизни не осталось.
— И об этом тоже расскажите.
— Ну хорошо, я попробую. Только не сейчас. Когда с похорон брата вернусь. У меня после его смерти нервный срыв случился. Потому меня и из тюрьмы выпустили.
Безупречная репутация
Встретились в редакции. Ее привел коллега, которого она крепко держала под руку, как бы опасаясь упасть.
Мы садимся. Я ловлю себя на мысли, что испуганная женщина в несменном трауре совсем не похожа на банковского афериста-мздоимца.
Турова мнет целлофановый пакет с изображением полногрудой красавицы и начинает рассказывать свою отчетно-перевыборную биографию:
— Родилась я в Приморском крае в 1930 году. Отец — участник ГОЭЛРО, погиб в войну. Мать — домохозяйка. В 1937-м мы переехали в Алма-Ату. Окончила там учетно-кредитный техникум. Потом — заочно Финансово-экономический институт, аспирантуру Плехановской академии. Два брака. Первый муж, профессор, умер. Он был намного старше меня. Очень любил. Сын тоже умер. Из-за нервного потрясения я больше не могла иметь детей. Но у меня есть чужие — дети и внуки обоих мужей от их первых браков.
В банковской системе я проработала 47 лет. Организовала работу Красногвардейского отделения Госбанка и Центрального операционного управления ЦБ.
— Как вам в ЦОУ работалось с Ситдиковым?
— До него я была исполняющим обязанности начальника. Во время развала СССР мы подсчитывали долг отделяющихся республик перед Россией. Потом меня звали на пост начальника, но я отказалась. Уже пенсионный возраст подошел. При Ситдикове я все больше с молодыми кадрами работала. Опытом делилась. Старалась заинтересовать. Ведь знаете, как сейчас из ЦБ молодежь в коммерческие банки бежит.
А Ситдиков отличный специалист. При нем мы в ЦОУ и выявили фальшивые авизо. Он их следователям показал, а нас потом за них и посадили.
Начальник ЦОУ Равиль Ситдиков, начальник РКЦ ГУ ЦБ по Москве Владимир Мартынов и еще два заместителя начальника ЦОУ — Раиса Турова и Валентина Попруга — были арестованы 8 июня 1993 года. Их обвинили в получении крупных взяток за выдачу наличных денег и кредитов с заниженными процентами коммерческим структурам. Всего в деле насчитывалось 10 эпизодов. Однако первоначально они фигурировали лишь как часть уголовного дела о хищениях по фальшивым авизо. Собственно, аресты в ЦОУ прошли по подозрению в причастности к этим хищениям. Однако вскоре его сняли со всех сотрудников ЦБ, а адвокаты выдвинули версию о том, что большая часть выводов следствия несостоятельна. Когда дело передали в Мосгорсуд, там в качестве свидетелей выступили Татьяна Парамонова (бывшая и. о. председателя ЦБ) и Арнольд Вайлуков (зампред ЦБ). Их показания во многом совпали с версией адвокатов.
— Как вас арестовали?
— 8 июня, прямо на работе. Так все неожиданно было. Я и про дело-то уголовное ничего не знала. Просто пришли и арестовали. Обыскали кабинет. Все изъяли. Даже справочники. Еще и возмущались, что у меня их так много.
— А обыск в квартире был?
— На следующий день. Я там не присутствовала. Все забрали. Вещи, деньги, драгоценности.
— А потом?
— Допросы, допросы. В общем, следователи со мной хорошо обращались, ничего не могу сказать. Но я как послушала, в чем меня обвиняют, чуть с ума не сошла. Любому, кто хоть немного разбирается в банковском деле, стало бы ясно, что все это полный бред. Как, скажите, можно обвинять в начислении заниженного процента? Мы заключаем с банком кредитный договор, указываем в нем процентную ставку ЦБ. А на следующий день процент меняется из-за инфляции. Но заранее никто в ЦОУ просто не мог знать, изменится ли он и насколько.
А потом эти изъятые вещи. У нас с Ситдиковым, видите ли, холодильники были одинаковые. Значит, нам взятку холодильниками дали. Да они одинаковые у всего банка, наверное. На одной распродаже-то покупали.
В общем, написала я чистосердечное признание. Такое, знаете, ироничное. И в конце приписку сделала с просьбой не доводить дела до суда — над ними же все смеяться будут, чего зря позориться. А сейчас и не знаю, чем все кончится. Уж столько всего натерпелась!
— Вы про тюрьму расскажите.
Турова плачет.
По имени-отчеству
— Я сидела сначала в Бутырке, потом в Лефортово, потом опять в Бутырке. В тюрьме я все думала: Господи, что же я такого сделала, что попала сюда? Страшно. И за что сидят-то! Половина тюрьмы украинки — покупателей обвешивали. Есть, конечно, и отпетые уголовницы, воровки, мошенницы. Одна такая мне все говорила: "Раиса Федоровна, вот выйдем на волю, в ресторан пойдем". Я ее спрашиваю: "А деньги-то откуда?" А она: "Деньги не проблема. Ах, Раиса Федоровна, вы бы видели, как я работаю! Выйдем — покажу обязательно. Поедем в аэропорт, вы сядете тихонечко в сторонке и будете смотреть". Я, конечно, сказала ей, что никуда не поеду, — добавляет Турова и испуганно смотрит на меня. Я закуриваю.
— Вот-вот, и в тюрьме все курят. Только я одна и не курила. Вообще, знаете, там много молодых девушек. Удивительно красивых и очень злых.
Говорят, что тюрьма воспитывает. Неправда. Женщин точно в тюрьму сажать нельзя, — Турова оживляется, хватает меня за локоть. — Вы знаете, они все сидят из-за мужчин. Сначала, когда приходят, еще не понимают, что же произошло, а потом только и слышишь: "Выйду — мстить буду". Была там одна Марина. Молоденькая, 19 лет, хорошенькая. Полюбила она одного иностранца. И он ее полюбил. За границу пригласил. Ей там посылку для него передали. А в посылке-то наркотики. Вот ее и взяли в аэропорту.
Мы с Мариной в Бутырке вместе сидели. Плакала она целыми днями. Все говорила мне: "Раиса Федоровна, как же так... Ведь все к зеркалу подводил, говорил, смотри, как мы с тобой похожи — я не могу тебя не любить..." Она думала, что ее выпустят. Я ей говорила: "Ты, Марина, запомни главное: времени зря не теряй. Читай, учи языки, поступай в институт." Она еще при мне английским занялась. Учебники взяла. А тут к нам в камеру голландка попала (тоже за наркотики). Марина с ней практиковаться стала. Сейчас она уже в зоне.
— А наркоманы есть?
— Да, их там много. И сбытчиков наркотиков тоже. Наркоманы их ненавидят страшно. Дерутся без конца.
— Вас тоже, что ли, били?
— М-м-м, нет. Меня не били. Вообще давайте лучше об этом не будем.
— Ну а кормили-то как?
— Ужасно, конечно.
— А передачи от родственников?
— Разве я их ела? Да и кто их ест? Все отдавать приходится. Не поделишься, так отнимут. Большинство же иногородние, им ничего не носят. Совсем несчастные.
Однажды привели к нам в камеру женщину-пенсионерку. Заходит она и говорит: "Здравствуйте. Я Клавдия Ивановна, но не Шульженко. Представляете, взялась за ручку сумки — и жизни конец". Веселая такая. Клавдия Ивановна шлифовальщицей была. На пенсию вышла. Денег не хватало, так она у "трех вокзалов" бутылки собирала. Однажды смотрит — стоит сумка, а рядом никого, только бомж невдалеке лежит, да на сумку косится. Ну и она присела рядом с сумкой. Этот бомж ее раз матом послал, она не уходит, бомж опять давай ругаться — видать, тоже на сумку глаз положил. Тут женщина какая-то подошла и говорит: помогите, мол, сумку донести. Она только взялась — ее и повязали. Такая вот история. А я Клавдии Ивановне говорила: "Что же ты, голубушка! Тебя этот бомж не зря матом крыл. Вот за жадность и сидишь теперь". Но голос у нее был — точь-в-точь Шульженко. Все романсы нам пела. В камере холодно было, а она раздетая совсем, я ей свой халат отдала. Была у нас там одна уголовница. Лупила сборщицу бутылок нещадно. Но ее потом в другую камеру перевели, а Клавдию Ивановну выпустили по амнистии.
В тюрьме-то, правда, никого по имени-отчеству не зовут. Меня вот называли. Сначала я сама настаивала на этом — все-таки с 24 лет Раиса Федоровна, не иначе. А потом когда из других камер новенькие приходили, то уже знали, как ко мне обращаться. Даже воспитателей удивляло, что мне это удалось. Не зря же я полжизни с молодежью проработала. Чувствую, как к людям подойти.
— Чем же вы их заинтересовывали?
— По-разному. Там от безысходности многие Библию читать начинают. Ну и гороскопы, конечно. А я в этом неплохо разбираюсь. Бывало, читала вслух.
— А в тюрьме вообще читают что-нибудь?
— Да всякое. В Бутырке библиотека бедная — там в основном читают эти серийные любовные романчики. А в Лефортово побогаче. Там читают много, и книги хорошие.
— Было ощущение, что сидят безвинные люди?
— Конечно, многие сидят ни за что. Интеллигентные люди. Только и они быстро в уголовников превращаются. И еще москвичей там очень не любят. Их считают жадными и ленивыми. В Москве, мол, столько способов денег заработать, а они только и знают, что на жизнь жалуются! А что делать? Меня, к примеру, выпустили, а пенсионное удостоверение не вернули. Пенсию не получаю. Продать ничего не могу — все изъято. Судьи говорят, что помочь ничем не могут. Жить не на что. В собес пойду. Там обещали поднять мои документы (смеется). Представляете, оказалось, их в архив сдали еще год назад. Списали меня. Как умершую, наверное. Одни несчастья. Я вообще думаю, что не стоит вам ничего писать. Не умею я хорошо о себе рассказывать.