В музее Истории города Москвы проходит выставка "Старая Москва в фотографиях". Организованная в рамках "Фотобиеннале-96", она стала первой из фотоэкспозиций, намеченных музеем к 850-летию Москвы.
Старая Москва долго была объектом ностальгии — как и вся старая Россия "до 1913 года" с лучшей в Европе сетью железных дорог, самыми совершенными заводами и самым нетерпеливым в своем желании справедливости населением.
Фотоальбомы по старой России, сводившиеся, как правило, к путешествиям по двум столицам, показывали города и людей, от которых волею последующих событий не осталось следа. Экскурсия на остров мертвых беспокоила воображение, тем более что остров выглядел далеко не столь печальным, как у Беклина.
Страдания по Старой Москве скоро стали общим местом. Собрание фотографий, представленное Музеем истории и реконструкции, может поэтому показаться чуть запоздавшим. На самом деле опоздание удачно снимает сентиментальность и ностальгию. Внимание привлекает сама фотография.
Снимки, вошедшие в коллекцию "Старая Москва в фотографиях", принадлежат мастерам (тут никто не поспорит, в фотографии качество говорит за себя), мало известным публике (добавим, что известных широкой публике русских фотографов начала века нет вовсе). Сожаление о том, что имена их забыты, приличествует исследователю, но свободного зрителя это соображение оставляет равнодушным.
Анонимность большинства работ лишь подчеркивает, что фотография — самое творческое из изобразительных искусств, если счесть творчеством участие зрителя. Старая фотография более открыта, чем живопись, и каждому показывает нечто разное — в зависимости от персонального умения наблюдать. В идеале она позволяет нам нашими собственными глазами смотреть на город столетней давности. Для этого, правда, автор не должен загораживать нам картину.
Это тем более реально, чем менее фотография мыслилась искусством. Вероятно, не считал искусством свое занятие мастер архитектурной фотографии Иван Барщевский, всего лишь заменивший новой техникой (чудо миниатюризации 1890-х: компактный деревянный ящик на деревянной треноге, легко переносимый одним человеком) удручающе медленную практику архитектурных обмеров с отвесами, уровнями и переплетением веревок.
Еще меньше искусства в фотографиях из семейных альбомов, групповых монтажах "по случаю" и "в дар". Причем парадные портреты знаменитостей, до сих пор сохранившие следы вымученного старания, не так уж и интересны. Куда притягательнее снимки случайных персонажей, хотя жаль, что в коллекции так мало и чопорно представлена приватная жизнь. Выходящие на Sotheby`s и Christie`s европейские семейные альбомы свидетельствуют, что люди и раньше любили жизнь во всем многообразии ее радостей.
Там, где искусства меньше, документальность, остраненность становятся естественным качеством снимка. Эффект позирования обнажает прием, и наличие застывших с дворницкой старательностью статистов выдает присутствие автора. Зато возле рамок кадра реальность, не обязанная стоять с выпученными глазами на первом плане, могла пролезть в аппарат. Уличная жизнь проникала на пластинку, как только неосторожный мастер приоткрывал дырочку объектива.
Но этим случайность исчерпывалась. Поражает удивительное почтение к натуре: дома и площади портретировались с таким же вниманием, как компания купеческих дочек или курс девиц Елизаветинского института. Смелая резка кадра — скорее исключение и невозможность уместить церемонию у Христа спасителя в объектив: не столько прием, сколько затруднение фотографа. Конструктивистская фотография с ее гримасничающим городом выглядела бы на этом фоне игрушкой невоспитанных детей.
Хуже там, где искусства много, а именно в грубо подкрашенных городских видах, заменивших великолепные гравюры и литографии Кадоля и Делабарта с видами Москвы (впрочем, также делавшиеся с прикладными целями и так же, как и фотографии Барщевского, украсившие Истории русского искусства).
Многозарядный аппарат позволил современным фотографам работать для единственного уникального снимка. Фотографы начала века, связанные с пластинками и с тематическими заказами, работали сериями, хотя никак не могли предвидеть серийности современного искусства. Зато теперь коллекция музея легко делится на серии: водокачки и городское хозяйство, мосты и набережные, скверы и парки, городские убежища для бедных и престарелых, работные дома, ремесленные училища. Все же вместе дает представление не только о деятельности городской управы в конце века прошлого, в начале нашего века, но и о том, какими фотографическими богатствами обладает Музей истории и реконструкции Москвы. А также внушает надежду на то, что он сумеет ими воспользоваться.
АЛЕКСЕЙ Ъ-ТАРХАНОВ