Многолетнее насаждение культа революционного демократа Белинского привело к печальным последствиям — с прекращением насильственного культивирования разом оказался забыт имеющий несомненные заслуги перед русской культурой Белинский-критик.
Главной причиной того, что Белинский насаждался, как картофель при Екатерине, послужила известная ленинская статья "Памяти Герцена" о трех периодах русского освободительного движения. Попав наряду с Добролюбовым, Чернышевским и самим Герценом в главнейшие деятели разночинского периода, Белинский был обречен на школьную канонизацию. Она прошла тем более успешно, что именно в случае с Белинским отсутствовал культурный разрыв между дореволюционным и послереволюционным периодом. Белинский был властителем дум русской интеллигенции начиная с конца 30-х годов XIX века, а окончательным основанием для канонизации стало неподцензурное "Письмо к Гоголю", в бесчисленных списках ходившее по России.
Письмо сыграло весьма важную роль в развитии русской общественной мысли, будучи sui generis апостольским посланием, крепящим твердыню интеллигентской веры. Написанное как горячий ответ на возражения Гоголя касательно подцензурной рецензии Белинского на "Выбранные места из переписки с друзьями", стилистически оно подтверждает небезосновательность прозвания "неистовый Виссарион", а в смысловом отношении представляет удивительное сочетание. Желчный, но весьма и весьма здравый взгляд на реалии современной ему российской действительности — и наивно-неофитский пересказ достижений французской мысли XVIII-XIX веков как истины в последней инстанции. Взгляд на текст из конца XX века производит совершенно парадоксальное впечатление. То, что Белинский почитал за вечные истины — "Смысл Христова слова открыт философским движением прошлого века (i. e. Просвещением. — Ъ)... Неужели Вы этого не знаете? Ведь это теперь не новость для всякого гимназиста"; "Экзальтация не в его (русского народа. — Ъ) натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме" — чрезвычайно сильно отдает нафталином, тогда как описание им конкретных язв российской действительности — "Страна, где нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей" — смотрится совершенно вечной истиной.
Но именно на том с тех пор и базировалось мировоззрение русской интеллигенции: несомненные и отвратительные пороки российской жизни рассматривались как основание для полной и автоматической индульгенции и довольно сомнительным мировоззренческим системам, и даже довольно сомнительным деяниям борцов с российскими пороками. Отвращение к грехам самовластья и любовь к угнетенному народу служили достаточным извинением для любых умственных и этических вывихов.
Менее всего в том можно винить самого Белинского — человека в высшей степени чистого и искреннего. Довольно вспомнить его бессмертную фразу: "Мы еще не решили вопрос о существовании Бога, а ты зовешь нас к ужину". Его личная горячность более связана с самой умственной атмосферой 30-40-х годов, когда русские впервые увлеклись философией и самозабвенно отдавались то одному, то другому всеобъемлющему миросозерцанию с пылкостью неофита — но "чистая душа в своем исканье смутном сознаньем истины полна". Переход от весьма привлекательного образа самого Белинского к менее привлекательным образам деятелей ордена русской интеллигенции, от неистового Виссариона к неистовым виссарионовичам был связан с двумя обстоятельствами.
Если цельные натуры типа Белинского выстрадывают свое миросозерцание, то последующие поколения интеллигенции автоматически схватывали частицы символа веры, мало заботясь о внутренней связности миросозерцания и вытекающих из него выводах. Догматизация противоречивого момента искания истины шла стремительно. Но мысль Белинского — как по его личным наклонностям, так и по общественным обстоятельствам николаевской эпохи — касалась прежде всего литературных и философских предметов, т. е. абстракций, где известная схематизация, известная запальчивость ума, наконец, даже и немалая бескомпромиссность вполне дозволительны и даже в чем-то желательны. С превращением его в русско-освободительную икону эти особенности его мысли были перенесены в практическую сферу общественной жизни, т. е. туда, где неистовость и нежелательна, и недозволительна.
С отменой общеобязательности ленинских указаний, рухнул начертанный Лениным иконостас и, соответственно, образ Белинского, подвергнутый всеобщему забвению. Такая судьба печальна вдвойне. С одной стороны, никак не заслуживает забвения его литературно-критическое наследие: в конце концов именно он первым истолковал национальное значение пушкинской поэзии, связав ее с обширным контекстом предшествующей российской культуры. Общераспространенные понятия о пушкинском творчестве на 90% — создание Белинского, и уже за то он заслуживает вечной благодарности в потомстве. С другой стороны, никак не поминая имени неистового Виссариона, потому что тогда пришлось бы благоговейно поминать имя еще более неистового автора статьи "Памяти Герцена", нынешняя прогрессивная общественность с удивительной точностью воспроизводит имеющую некоторое отношение к Белинскому стилистику разночинского периода русского освободительного движения. То, что по сущности является самым временным, преходящим и бренным в его наследии, на практике оказалось самым устойчивым. Впрочем, каждый ищет в наследии великих то, что ему дороже.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ