Если культура открыто поддерживает политику, она вынуждена делить ответственность за нее
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
Давно уже нам не выпадало встречать Новый год с такой радостью, как этот, заслуженный нами после малоприятной работы политического выбора. Пусть даже тылы радости не укреплены, и ничем, кроме бурной надежды, доказать себя она не может,— все же ее у нас не отнять. Читая эту радость внимательнее и строже, мы, конечно, обнаружим в ней чувство облегчения. Или глубокого удовлетворения? Не надо бояться и этого: нам в самом деле есть чем гордиться. В том, что все будет хорошо, есть и наш голос. В том, что все будет, как было, есть и наше титаническое усилие. Кажется, страна впервые за долгие годы с оптимизмом — и даже солидарным оптимизмом, насколько это вообще возможно,— смотрит в будущее. Есть и ясный план консервации этого чувства до президентских выборов, а если получится (существуют техники пролонгирования счастья — зажмурить глаза, затаить дыхание, расслабиться), то и дальше.
Деятели культуры довольны в целом тоже, как граждане и как собственно деятели, причем это чувство для них внове. Имеются в виду деятели так называемой прогрессивной культуры, хорошей, правильной, современной, которую еще иногда называют конвертируемой или западнической, поскольку за нее не стыдно перед Западом, а еще альтернативной, поскольку она альтернативна старой советской культуре, столь липко присосавшейся к новой власти, что казалось — навсегда. Но в ходе последней предвыборной кампании у представителей нынешнего, капиталистического авангарда в разных родах искусства (и, не в последнюю очередь, разных родах письма) впервые появился шанс на будущее официальное признание, государственную поддержку и деньги. Шанс, с отсутствием которого они уже смирились, ища лестных, но не всегда питательных замен ему в узких профессиональных кругах, главным образом на Западе. Теперь впервые люди в политике узнали, кто такие Пригов, Кибиров, Сорокин и Татьяна Толстая, что в искусстве бывают перформансы и инсталляции, а в литературе — эссе, и что верить нужно экспертам. Эти люди, как известно,— "Союз правых сил" и прежде всего Сергей Кириенко, который минувшей осенью взял на себя риск поддержать два фестиваля альтернативной культуры, московский и общероссийский, а также лично познакомиться с художниками и писателями прогрессивного стана. Потом эти люди победили, в форме того, что не проиграли, причем не без помощи тех самых экспертов, эссеистов и даже авторов инсталляций, которые не только были рады быть поддержанными, но и сами поддержали в ответ, своими голосами и именами. Наметился вектор взаимной нужности, который сразу придал прогрессивной культуре уверенности. С такой уверенностью вся художественная политика противоположного, квазисоветского, лагеря, ориентированная на архаизм в разных его формах, больше не кажется ни национальным позором, ни страшной перспективой, а только частностью. Даже нелепый в своем анахронизме Храм Христа, даже наглое присвоение какому-то провинциальному складу титула "Музей современного искусства", даже открытие в самом центре столицы ультрамракобесной выставки Ильи Глазунова. Это не историческая неизбежность, а всего лишь провинция, периферия, рудимент, какой и видится теперь нынешняя Москва по сравнению с Европой — Москва в отличие от России в целом. Россия может быть другой.
И вот уже вдохновенным шепотом движутся слухи о том, что поддержка правыми культуры не закончилась, об открытии новых газет, журналов и сайтов, о финансировании выставок, поддержке книгоиздательства и чуть ли не кинопроизводства. Как не хотеть обрести почву и поддержку внутри собственной страны и наконец зажить нормальной жизнью? Мы победили и победим. Мы правы.
Но в нынешней эйфории просматриваются контуры будущей обиды. Наша радость не будет понята теми, к кому она обращена; а утверждать, что она не обращена ни к кому, будет нечестно. Маленькая культурная победа, идущая в ногу с политической, достигнута во имя западных либеральных ценностей, во имя западных эстетических норм, во имя западного устройства культуры (так мы называем нормальное, не коррумпированное, не патерналистское ее устройство). Нынешние победители — аристократы западничества, всю жизнь черпавшие помогавшее им выживать чувство превосходства в героическом противостоянии своему национальному контексту, в служении идее Европы. Но теперь, после стольких лет одинокого труда, Запад может не узнать в них своих. Если культура открыто поддерживает политику, она неизбежно делит ответственность за нее. А как иначе? Иначе она живет по той самой патерналистской модели, которую клеймит как советскую. А Запад сейчас разочарован в наших политических западниках и отшатывается от них: не только война тому причиной, но и вообще не разборчивое в средствах достижение праведных, прозападнических целей.
Нас не понимают, к нам несправедливы. На днях в Москве прошла пресс-конференция, связанная с одним хорошим зарубежным спектаклем. Точнее, она не состоялась: приехавшие в Москву актеры отказались отвечать и попытались сами задать вопросы русским журналистам — чувствуя, очевидно, что дефицитом в нашей стране являются именно вопросы, а не ответы. Вопросы были, конечно же, о войне. Русские журналисты и театроведы о войне говорить не хотели: навязанный им моральный императив их удивил. Они апеллировали к профессионализму и хотели оставаться в пределах своей компетенции. Ситуация эта напоминала времена СССР, с той неприятной разницей, что нынешние граждане России больше не пользуются тем освобождением от чувства ответственности (как от урока физкультуры), которое давала им роль жертвы навязанного им советского строя.
Увы, возможно, надо готовиться к тому, что далекие адресаты всех наших духовных действий не будут понимать нас и дальше, и люди культуры должны заранее обдумать, как себя вести, например, в условиях экономических санкций против России: практически, политически и эстетически. Такого еще не было. Новые выборы будут поджидать нас не летом 2000 года, а каждую минуту.