Знаменитая и многолюдная московская театральная династия Мессереров-Плисецких на родине почти иссякла. Умер Асаф Мессерер, великий театральный педагог. Его сестра Суламифь Мессерер преподает в Японии. Их племянница, Майя Плисецкая, живет на два дома — в Литве и Мюнхене. В Лозанне учит классическому танцу артистов Мориса Бежара ее брат, Азарий Плисецкий. В Москве осталась только одна Плисецкая — Анна, дочь артистов балета Большого театра Александра Плисецкого и Марианны Седовой. На днях она предприняла попытку поступить в Большой театр. Комиссия ее не приняла. С АННОЙ ПЛИСЕЦКОЙ встретилась корреспондент Ъ ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
— Почему вы надумали поступать в Большой театр только сейчас, а не сразу после училища?
— Когда мне было 10 лет, я не могла поступить в московское хореографическое училище, потому что у моей тети, Майи Михайловны Плисецкой, были плохие отношения с директрисой Головкиной. По тем же причинам для меня были закрыты двери Большого театра. Когда же они открылись, мне сказали: "Вы знаете, а уже поздно, вам уже много лет". Но я не чувствую, что мне уже 27. Сейчас для меня самый шикарный возраст: прийти в театр, уже имея кое-что в своем багаже, гораздо лучше, чем новорожденной.
Я успела очень много. Наш век короток. Поэтому нужно сделать максимальное количество экспериментов. После ленинградского училища в Мариинском театре я за первый сезон сделала восемь сольных партий — в основном те, которые интересовали меня. После того как я все это станцевала и съездила в 2-3 хорошие поездки с Мариинским театром, я подписала контракт с "Rudra Bejart Ballet de Lausanne".
— У Мориса Бежара работает ваш дядя, Азарий Плисецкий?
— Да. Как-то в отпуске я просто пришла позаниматься в его класс. Вошел Морис и сказал: как хорошо она занимается. И через год я поступила в труппу Бежара. Бог не обделил меня способностями и хваткостью во всех предметах. Но месяц я безумно мучилась, потому что у нас не преподавали ни джаз, ни модерн, ни пластику — ничего. Уж как бросили в воду, так и поплыла. Но у Бежара, конечно же, мужской балет. И Морис, гениальный совершенно человек, теперь больше обращает внимания на режиссуру. А мне в том возрасте хотелось больше двигаться, больше танцевать. Я полетела в Лондон, позанималась там в "Ковен Гардене". В Лондоне я встретила Мариинский балет и поняла, что вот это — естественное искусство и раз уж за мной сохранено место, что по тем временам было уже исключением, надо вернуться.
И я поступила в Петербургскую консерваторию. Я сказала им: "Знаете, мне нужен определенный багаж знаний, который я могу унести только из Петербурга. Потому что здесь дореволюционные педагоги". Я сказала, что я не успею учиться по 8 часов, потому что надо и зарабатывать. Талант, конечно, должен быть голодным, но так можно и ноги протянуть. В Петербурге у меня хорошая квартира была, и машина, и нормальный уровень жизни. Без всяких излишеств, но вполне. Я приезжала раз в полгода сдавать экзамены. Один раз умудрилась сдать за месяц несколько предметов за три года сразу. Мне сказали, что бывают способные люди, но таких еще не видели. Считаю, что это был хороший эксперимент, и от Петербурга я взяла все. Поблагодарила и полетела дальше.
— Вы декларируете страсть к экспериментам. Зачем же вам Большой — один из самых консервативных театров?"
— Большой привлек меня своим уровнем. В коллективах небольших, которые постоянно гастролируют, очень сложно поддерживать профессиональный уровень. Но все дело в том, что никто никому не нужен. Трудно доказать, что ты нужен обществу, а общество нужно тебе.
В Большом театре я была поражена только одним. Всю жизнь я слышала, как много там интриг, какой это злой театр, как он всех убивает, калечит. И вдруг именно там я вошла в среду, где все ко мне отнеслись с невероятной теплотой и нежностью. В Большом я сразу же нашла замечательного педагога, которая стала со мной возиться, как никто в жизни. Многие, конечно, занервничали, когда я пришла, но я сразу своим видом всех успокоила, что мне многого не надо. Все дело в том, что я хотела бы просто закончить свою карьеру в Большом театре и это была моя цель.
— Считаете ли вы себя недооцененной?
— Знаете, когда я скачу на лошади в Испании, вижу небо, горы, стада овец, вижу рядом с собой бегущих необъезженных лошадей, я понимаю, что это и есть вечность. При возвращении в социальную среду ее законы кажутся дикими, непонятными. Особенно в балетном мире. Ни один человек про другого никогда не сказал хорошо.
Я по сути неконфликтный человек, я наивна, мне до сих пор кажется, что люди благоволят ко мне, что они относятся ко мне, как к принцессе. Но если тебя пнули сапожищем в лицо, ты что, должен сказать "спасибо"? Нет.