Авангардист открывает в себе не внутреннего идиота, но внутреннего заслуженного работника культуры
Смиренный путешественник во времени, летящий к разрушенному мосту то ли в поезде "Желтая стрела", то ли в карете графа Дракулы, замечает по обочинам дороги кой-какие вешки. В Париже или Роттердаме он видит обилие Кристмас-триз и смекает: "Ага, Новый год на носу!" И спешит к Лафайету, и покупает обычный порошок по сверхнизкой цене. Жителю Москвы не до Кристмасов: у него на носу не Новый год, а прыщ в виде сложной общественно-политической ситуации. Но, поскольку ситуация всегда настолько сложная, что уже и выхода никакого из нее не предвидится, ее перестаешь замечать. Вешками — этими вошками времени — служат такие особые штуки, которые называются культурные события.
Главная на уносящейся в никуда неделе — идиоты, идиоты в кавычках, датские. Кино Ларса фон Триера, показанное жителям и гостям столицы в подлинном виде, без купюр и косметических припомаживаний. Все как есть: синема верите, эгалите, фратерните. Об идеях "Догмы" рассуждать как-то ни к чему — все уж сказано, все и так понятно: дрожащая камера, минимальный бюджет... В общем, все, чтобы снизить наипаче влияние посредников между автором и зрителем, каковых посредников в кино, как известно, особенно много. Все-таки я напомню сюжет: группа датских товарищей живет коммуной и развлекается тем, что эпатирует буржуа, изображая идиотов. То, что буржуа раздражают — понятно. То, что эпатажные штуки частенько очень хороши — тоже. Поразительно в фильме другое. Фон Триер, заставляя героев "открывать в себе внутреннего идиота", отыскивать в себе детски-непосредственное, первородное, живое и веселое (туго запеленатое регламентированным, богатым и скучным обществом) — так вот, сам фон Триер в драматургии фильма открывает в себе вовсе не внутреннего идиота, а, напротив, внутреннего деятеля искусств. Прямо заслуженного работника культуры.
Финал вдруг сообщает нам, что фильм вовсе не о дурачащихся людях, превозмогающих кризис среднего возраста, но о несчастной женщине, у которой умер ребенок — и она, прибившись к идиотам, превозмогает так свое горе.
Зачем эти северные сантименты, зачем эта скандинавская жестокость? Фильм оказывается "закольцован", сведен к некоторой гуманистической мысли — вроде того, что напускной дебилизм не отменяет подлинных трагедий... Но тривиальность этого справедливого (для жизни) вывода совершенно уничтожает игровую удаль (любимую нами, грешными, в искусстве).
Нечто похожее можно было видеть недавно в отечественном фильме $8 1/2: пока его авторы стебались да отвязывались, все было мило. К концу они вдруг вспомнили о каких-то "законах кино", всобачили непременную любовь и измену — и все мигом стало бедно, тускло, заданно.
Тут мы и переходим к самой ортодоксальной части нашего рассуждения. Внутренний деятель искусств, как выясняется, живет в каждом из нас, точно так же, как и внутренний идиот. И кто главней — еще неизвестно. Олег Кулик устроил выставку в извергнутой из анабиоза галерее "Риджина". Кулик — знатный прикольщик, человек-собака, киник новейших времен. Уж от него-то не ждешь подвоха. На этот раз он выставил обработанные на компьютере фотокартины, на коих изображены ситуации смешные и странные. Вот, например, нагой Кулик с огромным знаменем на заснеженном пустыре. Вдали — новостройки, пейзаж окраины. На ноги Кулика напрыгивают собаки, тренируя — как то любят делать собаки — сексуальные движения. Кинологи поймут, о чем речь. Вот другая: огромный бульдог, отчего-то с выменем, которого доит маленький Кулик, сидя на стопке книг — Родченко, Татлин, Дюшан.
Вот уж человек открыл в себе внутреннего идиота, внутреннюю собаку, внутреннего кулика. Впору отправляться во внутреннюю монголию, собирать внутренний урюк. Ан нет!
Самая впечатляющая работа на выставке называется "Красная площадь": тяжелые тучи над площадью, реет стяг РФ, и на взметнувшемся коне — Кулик. В него стреляют милиционеры, а также (как утверждает комментарий) "человек, похожий на Набокова". Однако заставляет рассматривать эту картину дольше других не набор цитат — а то, что на ней видно лицо всадника, и на лице этом явственно читается самая обыкновенная снисходительность.
Нечто человеческое. Не киническое. Самыми занятными оказываются те работы, в которых присутствует аналог традиционной, не-идиотской развязки "Идиотов". Например — внезапный экскурс в историю искусств под седалищем Кулика. Или по-актерски сыгранная добродушная ухмылка. Тут вроде бы есть нарушение избранного Куликом художественного канона, предписывающего убирать из произведения к чертовой матери личность автора и его отношение к происходящему.
Но канон, как тот хрестоматийный караул, устал. Дело, может быть, в том, что действительность — как сладостная копенгагенская кристмасовая, так и утлая предвыборная российская — в своих визуальных проявлениях демонстрирует уж слишком много сугубо идиотских обертонов. По сути, и Триер, и Кулик призывают к одному и тому же: с авангардным идиотизмом пора кончать, он не работает как следует, его недостаточно.
Слишком идиотична реальность первого плана, слишком уж полна отчетливого абсурда. Радикальной задачей является не выявление гнилости бытия — но обнаружение в нем логики.
О датском королевстве рассуждать не будем — но вот он, мелькнул за окном, партийный щит. Внутренний идиот партии нашел интонационную щель в полудюжине слов и вылез наружу: "Ты что, хочешь жить, как в Европе?" Дело не в агрессивном "ты что?" — это-то просчитано. Дело в "как в Европе". Да мы вроде и так в Европе, а? Но в собственную европейскость не верит даже эта западническая партия. С языком не поспоришь: язык — штука детская, идиотическая. Он все выдаст.
Из окна "Желтой стрелы"--кареты Носферату не видать ничего, кроме хаоса. И сдавленный, стеснительный призыв к порядку вылетает даже из самой радикальной груди. Арт-жест — плакат "Против всех" на мавзолее Ленина — выглядит не авангардной акцией, но предсмертным стоном здравого смысла. А логичные, разумные агитаторы как ни откроют рот — производят лишь дадаистское мычанье.