Григорий Ъ-Ревзин, обозреватель
"И это хорошо, и это хорошо",— говорит Бог, окончив сотворение мира. Меня это место в Библии всегда смущало легким самодовольством интонации. Почему-то кажется, что Он произносит "хорошо", сильно окая, и вообще похож в этот момент на Максима Горького. В 1918 году на одном из заседаний Горький обсуждал с авангардистами план монументальной пропаганды и недоумевал по поводу их неприятия реалистического искусства. "Вот я видел в Италии памятник погибшим в автокатастрофе. Автомобиль, они сидят, а над ними ангел. Из мрамора. И ангел, и они, и автомобиль из мрамора. По-моему, хорошо".
Память подсовывает и другие примеры, когда "это хорошо" говорится про какую-нибудь гадость. Интереснее, однако, сама ситуация выговаривания "хорошо". Как это у них получалось? Вот пробуешь, а не идет. А у них шло. Виктор Шкловский написал: "Если Вы на своем жизненном пути встретите гения, обязательно ему об этом скажите. Ему это очень важно". Я пока что встретил двух, но в одном случае сказать не сдюжил, а во втором выступил сбивчиво. Но я заметил: не только у меня не получается, у коллег тоже не идет. Встанешь с утра, начинаешь жить культурной жизнью, на повестке дня хорошая выставка, хороший фильм, хороший концерт. К вечеру читаешь — дерьмо, дерьмо, дерьмо. Причем убедительно получается, никаких сомнений — дерьмо и есть.
Из наблюдений над собой. Я сразу чувствую, когда у меня получится хороший текст — это когда я пишу, что все плохо. Вдохновение, остроумие, сорок минут — готово. Верно и обратное: когда пишешь, что все хорошо, получается вяло и неубедительно.
А Шкловский по гамбургскому счету про всех писал — гений. Они легко называли друг друга гениями, но ведь все гениями и остались. К концу 90-х все остались ньюсмейкерами. Так бы и продолжалось, если бы не одно "но". Дело в том, что в воздухе отчетливо запахло жаждой положительного идеала.
Следует внимательно принюхаться, чтобы оценить природу запаха. Это сложный композитный букет. В нем соединяется благородная плесень пушкинского юбилея, хозяйственное мэрское амбре, дым отечества с Кавказа, усы сибирского цирюльника и ладан с елкой, закупленные к встрече миллениума. Все это слилось в нерасторжимое единство, запах, знакомый каждому мужику, когда он, зажав ноздрю, мокро вдыхает, ртом выдыхает и на выдохе протяжным шепотом всхлипывает: "Эх, хорошо!" Женщины этот запах меньше любят, но тоже понимают.
Хотелось бы верить, что запахло если не от нас, то, так сказать, от подведомственных очерняемых — деятелей культуры. Это я объяснить могу. Постмодернизм начался в конце 70-х в архитектуре, а оттуда уже перетек во все остальные виды творческой деятельности. В архитектуре он закончился, есть основания предполагать, что сейчас закончится везде. Постмодернизм был искусством интерпретации. Но в интерпретации мы всегда сильнее гениев — это мы их интерпретируем, а не они нас. Это было такое приятное устройство культуры, в котором критик всегда оказывался важнее критикуемого.
Насколько кончается постмодернизм, настолько кончается эта малина. Милостиво улыбаться по поводу автора означает сегодня расписываться в принадлежности к течению, которое вчера завершилось. Это просто не модно. Наоборот, смотреть снизу вверх и восхищаться тому, как гениально все сделано, значит, быть в авангарде художественных поисков. Из позиции снизу вверх ничего, кроме положительного идеала, не смотрится, потому что, если там отрицательный идеал, становится обидно.
Увы и ах, все это самообольщение. Запахло не от искусства — запахло от политики. Население возжаждало положительного идеала в качестве граждан, а не в качестве ценителей прекрасного. Дым отечества перекрывает все культурные запахи, пахнет сильной армией, сильной страной и сильным премьером. Два года назад генерал Куликов, возглавлявший в то время МВД, нежданно-негаданно обрушился на постмодернизм от которого все беды: нет в людях единения и искренней способности к большому делу. Вот ведь, казалось — занесло человека, оказалось — предтеча. Мечты сбылись и как-то неприятно, по-генеральски: и постмодернизм кончился, и большое дело на дворе.
С римских времен бывают такие казусы. То всюду разброд и шатание, поэты работают в малых (но обидных) формах, история видится как трагедия, в скульптуре финтифлюшки причесок да трагические глаза, инородцы ходят во властителях дум. И вдруг — на тебе, начался одический период. Все застрочили оды. Ни с того ни с сего вроде бы, хотя военное дело много этому способствует.
Так что и по культурным соображениям, и по общеполитическим в ближайшее время надлежит воспевать. Конечно, вначале возможны несостыковки. Скажем, по сведениям из достоверных источников в этом году на государственную премию по архитектуре выдвинут комплекс "Охотный ряд" на Манежной площади. Причем авторский коллектив такой: Юрий Лужков, Владимир Ресин, Михаил Посохин, Дмитрий Лукаев и Зураб Церетели. Даже не знаю, как я буду это воспевать. Но с другой стороны — неважно, что петь, главное правильно настроить лиру. И, сверившись с высокими античными образцами, начинать. Получится. Недавно один мой приятель получил заказ на оформление серии медицинской литературы. Первой книгой была "Профилактика и лечение заражения глистами". На обложку он поместил фотографию известнейшей античной скульптурной композиции. Лаокоона.