Накануне церемонии корреспондент Ъ ДМИТРИЙ Ъ-ЦИЛИКИН встретился с председателем жюри Букера-99 известным петербургским литературоведом КОНСТАНТИНОМ АЗАДОВСКИМ.
— Как вы оцениваете уровень конкурса этого года?
— Из 54 названий, составлявших лонг-лист, больше половины оказались весьма далеки от уровня, предполагаемого престижной Букеровской премией. Несмотря на то что по поводу каждого из них кто-то из специалистов взял на себя ответственность заявить: "Я считаю, что это достойная литература". И все же у меня было более пессимистическое представление: казалось, что если в этом списке найду для себя пять-шесть произведений, которые действительно "ах!" — то и хорошо. Я нашел их больше! Положа руку на сердце, десять--пятнадцать книг могу смело посоветовать своим знакомым и вообще радуюсь, что такие книги есть.
— Это, с вашей точки зрения, много или мало?
— Во всяком случае, ни о каком упадке я бы говорить не стал. Однако дело прежде всего не в количестве, а в тех тенденциях, которые обнаружил Букер-99. Как ни банально или даже по-марксистски это прозвучит, но литература ведь кормится жизнью, отражает ее острые драматичные повороты. Но ни один роман, получивший премию в предыдущие годы, радикальные, качественные изменения в жизни страны не заметил. Либо это были тексты, написанные раньше и по каким-то причинам не изданные, либо премию вообще давали "за заслуги" (бесспорные — как в случае Окуджавы). Разве что Марк Харитонов стал первым и единственным новым именем среди лауреатов, да и то нельзя сказать, что его роман по-настоящему отражал сдвиги, которые произошли в умах, в душах людей. Только сейчас, в 99-м, я увидел, что нынешняя литература наконец-то отобразила того (может быть, это громко сказано) нового человека, новый тип сознания, новую драматургию, которые возникли после 89-91-го. Недаром ведь роман Маканина, вошедший в шорт-лист и действительно являющийся одним из самых видных произведений этого года, так и называется "Андеграунд, или Герой нашего времени". Эта тенденция — не единственная, но она представляется одной из самых важных.
— На пресс-конференции по поводу оглашения шорт-листа одна из членов жюри высказалась в том духе, что коммерческий успех для судей служил скорее негативным фактором. Это так?
— Это абсолютно не так. Коммерческий успех не имел никакого значения, для нашего жюри он вообще не служил критерием. Мало ли что продается! Вспомните, сколько произведений, вообще не имевших отношения к литературе, пользовались огромным успехом, часто по внелитературным причинам. Ведь какой успех в свое время имел Дудинцев, все читали, а в литературном смысле это, на мой взгляд, никакие романы. Или Пикуль. Или Евтушенко.
— Или Пелевин?
— Пелевин, бесспорно, имеет отношение к литературе. Мне не понравился роман "Generation П", мне больше по душе "Чапаев и Пустота". Но я — по своему пониманию литературы — ни за "Чапаева", ни за "Поколение", скорее всего, не стал бы ратовать, однако будь "Generation П" немножко поудачнее, Пелевин даже в этом составе жюри вполне мог бы пройти. Лучше меня знающие Пелевина, как-то убедили остальных, что мы имеем в этом случае какое-то снижение, может быть, временное. Легко допускаю, что на будущий год он напишет что-нибудь получше и окажется в этом списке. Тем не менее "Generation П" читается, там есть свой подход, мрачный гротеск, желание свести счеты с тем, что происходит в жизни,— все это захватывает, я не удивляюсь, что книга имеет такой успех и продается. Хочу подчеркнуть, что в нашем жюри совершенно не было позиции: дескать, эти скандалисты, да еще и постмодернисты, да еще и шум вокруг них, а мы вот такие элитарные, более тяготеем к традиции... Если кто-то из культовых фигур и оказался вне списка, то, в общем, по литературным мотивам.
— Каковы эти литературные мотивы в случае Сорокина?
— Не обойтись нам без Сорокина в разговоре... О Сорокине конкретно я вам хочу сказать следующее: это, на мой взгляд, случай довольно интересный. Но он интересен — мне лично — не как литературное явление. Если говорить в чисто языковом отношении: да, Бутов — интересный писатель, в будущем большой, мне кажется; Маканин — крупный писатель; Астафьев — мастер. А Сорокин — со всеми "наездами" на традицию, на традиционные святыни — как бы реализует средствами литературы свое мироотношение. Он — носитель определенного сознания, это для меня в большей степени идеология, нежели литература. Сорокин хочет меня убедить, что литература в традиционном понимании этого слова закончилась, она себя исчерпала. История, если понимать ее как нравственную категорию, тоже закончилась. Нужно избавиться от рудиментарных представлений о стыде, о совести, о том, что можно и нельзя: "Ах, у тебя еще остаются какие-то сакральные категории, какие-то святые имена типа Пастернак, Ахматова и так далее — вот посмотри, что я сделаю с твоим Пастернаком и твоей Ахматовой". Вообще говоря, новый талантливый автор и должен в какой-то степени, как сейчас выражаются, наезжать. Бродский однажды сказал, я запомнил эту фразу, что настоящий сильный поэт должен быть, как танк, чтобы читатель поднял руки и сдался, такая должна быть в тексте сила и даже некоторая агрессия. У части публики — в нашей стране не такой значительной части, как где-нибудь в Германии — он имеет успех, странно было бы, если бы при том, что он пишет, он бы успеха не имел, но для меня, повторю, это лежит в иной области, чем литература.
Чистого искусства не существует, существует просто искусство. Язык семантичен, семантика и форма слиты неразрывно. Поэтому дело не в том, что Владимир Сорокин антисоциален, что Астафьев такой бытописатель и традиционный реалист, а Сорокин такой архиноватор, поэтому Букеровское жюри его на дух не принимает. Нет. Пелевин в этом смысле более для меня интересный автор, он человек литературный, в этом разница между Пелевиным и Сорокиным. Пелевин думает о том, как себя выразить литературными способами, все-таки не полностью отрываясь от того, что в представлении читателя есть традиционная литература. Примерно это я и высказал на заседании жюри. И большинство со мной согласилось.
— То есть жюри поддержало мнение своего председателя?
— Я — равноправный член жюри, а не командир роты в пять человек, у меня такой же один голос, как у всех. Мне кажется самым позитивным в ситуации Букера то, что он раздражает, возбуждает литературную ситуацию. Пусть Пелевину, Сорокину, еще кому-то дадут Антибукера — и прекрасно. Литературный вкус — очень относительная вещь, и только история нас всех может рассудить.